1919 (др. изд.)

Дос Пассос Джон

Дику хотелось остаться и дождаться результатов; он волновался и не хотел больше пить.

– Это значит, что мы не будем воевать.

– Лучше пускай война, - сказал Нед, еле ворочая языком.
– Будет забавно... Все равно, война не война, выпьем еще по маленькой.

Буфетчик у "Франка Локка" отказался подавать им, хотя раньше они часто там пили, и они поплелись, обескураженные, по Вашингтон-стрит в другой кабак, как вдруг мимо них промчался газетчик с экстренным выпуском, в котором четырехдюймовыми буквами было напечатано: "ХЬЮЗ ВЫБРАН" 14 .

14. Хьюз Чарлз Эванс -

кандидат от республиканской партии во время президентских выборов 1916 г.

– Ура!
– завопил Нед.

Дик заткнул ему рот ладонью, и они стали возиться посредине улицы; вокруг них собралась враждебно настроенная толпа. Дик слышал глухие неприязненные голоса:

– Студенты... Из Гарварда...

У Дика свалилась шляпа. Нед выпустил Дика, чтобы дать ему возможность поднять ее. К ним, расталкивая толпу, приближался фараон. Они встали и ушли трезвой походкой, с раскрасневшимися лицами.

– Все это белиберда, - сказал Нед задыхаясь.

Они пошли по направлению к площади Сколлей. Дик был взбешен.

Толпа на площади Сколлей ему тоже не понравилась, и ему захотелось домой, в Кембридж, но Нед затеял разговор с каким-то подозрительным субъектом и матросом, еле стоявшим на ногах.

– Знаешь что, Чеб, поведем-ка их к мамаше Блай, - сказал подозрительный субъект, толкая матроса локтем в бок.

– Только тихо, братец, только тихо...
– бормотал матрос.

– Куда угодно, только чтоб не видеть этой белиберды!
– заорал Нед пошатываясь.

– Слушай, Нед, ты пьян, идем в Кембридж, - отчаянно завопил ему Дик в самое ухо, хватая его за рукав.
– Они тебя напоят и ограбят.

– Кто меня напоит, я и так пьян... Белиберда!
– заржал Нед и, стащив с матроса белую шапочку, надел ее себе на голову вместо шляпы.

– Ну черт с тобой, как хочешь, я пойду.
– Дик внезапно выпустил руку Неда и стремительно ушел. Он шел по Бикон-хилл, и в ушах у него звенело, в висках стучало, голова горела. Он добрался пешком до Кембриджа и вошел в свою комнату, дрожа от усталости, готовый расплакаться. Он лег в кровать, но не мог заснуть и лежал всю ночь, дрожа от холода, несмотря на то что навалил ковер поверх груды одеял, и прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы.

Наутро он встал с головной болью и с отчаянным жжением во всем теле. Он как раз пил кофе и ел поджаренную булку у стойки буфета, когда вошел Нед, свежий и розовый, с улыбкой, кривившей весь его рот.

– Ну-с, дорогой мой политик, профессор Вильсон выбран, и нам придется расстаться с мечтой о сабле и эполетах.
– Дик что-то буркнул и продолжал есть.
– Я беспокоился о тебе, - как ни в чем не бывало продолжал Нед. Куда ты исчез?

– А как по-твоему? Пошел домой и лег спать, - отрезал Дик.

– Этот Барни оказался очень забавным малым, инструктором бокса. Если бы не больное сердце, он был бы чемпионом тяжелого веса Новой Англии. Мы в конечном счете попали в турецкие бани... удивительно забавное место.

У Дика было такое чувство, словно ему дали пощечину.

– Мне надо идти в лабораторию, - сказал он хрипло да вышел из столовой.

Он вернулся в Риджли только в сумерки. В комнате кто-то был. Это Нед шагал взад и вперед в голубых сумерках.

– Дик, - пробормотал он, как только Дик закрыл за собой дверь, - не надо сердиться.
– Он стоял посредине комнаты, засунув руки в карманы, раскачиваясь.
– Дик, не надо сердиться на человека, когда он пьян... Не надо вообще сердиться на людей. Будь другом, согрей мне стакан чаю.
– Дик налил воду в чайник и зажег спиртовку.
– Мало ли какие глупости люди делают, Дик.

– Но с такими типами... матрос с площади Сколлей... Подумай, какой риск, - растерянно сказал Дик.

Нед повернулся к нему с легким и радостным смехом.

– А ты мне еще вечно твердил, что я противный бостонский сноб.

Дик ничего не отвечал.

Он опустился на стул подле стола. Он больше не сердился. Он старался не расплакаться. Нед лег на кушетку и попеременно задирал то одну, то другую ногу. Дик смотрел не отрываясь на синее пламя спиртовки, прислушиваясь к мурлыканью чайника, пока сумерки не сгустились и в комнату не просочился пепельный свет улицы.

В эту зиму Нед напивался каждый вечер. Дик сотрудничал в "Ежемесячнике" и "Адвокате", напечатал несколько стихотворений в "Литературном сборнике" и "Боевой рубке", посещал собрания Бостонского поэтического общества, и Эми Лоуэлл пригласила его на обед. Он часто ссорился с Недом, так как он был пацифистом, а Нед говорил, что он, черт побери, пойдет во флот, все равно все белиберда.

На пасхальных каникулах, после того как был проведен закон о вооружении торгового флота, Дик имел продолжительную беседу с мистером Купером, который хотел устроить его на службу в Вашингтон, потому что, по его словам, такой талантливый юноша не должен был подвергать свою карьеру опасностям военной службы, а кругом уже поговаривали о всеобщей воинской повинности. Дик, как и полагалось, покраснел и сказал, что его совесть запрещает ему участвовать в войне в каком бы то ни было качестве. Они долго топтались на месте, говоря об обязанностях гражданина, партийном руководстве и высшем долге. В конце концов мистер Купер взял с него обещание но предпринимать никаких решительных шагов, не посоветовавшись предварительно с ним. В Кембридже все студенты проходили военный строи и посещали, лекции по военному делу. Дик хотел кончить четырехлетний университетский курс в три года и усиленно занимался, но университетские науки ничего больше не говорили ни уму его, ни сердцу. Ему удалось выкроить время на окончательную отделку цикла сонетов под названием "Morituri Те Salutant!" ["Идущие умирать приветствуют тебя!" (лат.) приветственный клич римских гладиаторов], который он послал на конкурс, объявленный "Литературным сборником". Он получил приз, но редакция написала ему, что в последние шесть строк было бы желательно вставить нотку надежды. Дик вставил нотку надежды и послал полученную сотню долларов матери, чтобы она поехала в Атлантик-Сити. Он узнал, что если он пойдет на военную службу, то он весной получит диплом без экзаменов, и, никому ни слова не говоря, поехал в Бостон и вступил в добровольческий санитарный отряд.

В тот вечер, когда он сообщил Неду, что он отправляется во Францию, они выпили у себя в комнате много белого вина и сильно опьянели и без конца толковали о том, что такова судьба Юности и Красоты и Любви и Дружбы быть раздавленным преждевременной смертью в то время, как старые жирные помпезные дураки будут потешаться над их трупами. На жемчужном рассвете они вышли и сели с последней бутылкой вина на старый могильный камень на кладбище, на углу Гарвард-сквер. Они долго сидели на холодном могильном камне, не говоря ни слова, только прикладываясь к бутылке, и после каждого глотка закидывали головы и тихо блеяли в унисон:

– Белиберда.

Когда он в начале июня плыл во Францию на "Чикаго", у него было такое чувство, словно ему пришлось бросить на середине недочитанную книгу. Нед, и его мать, и мистер Купер, и литературная дама, которая была значительно старше его и с которой он несколько раз довольно некомфортабельно спал в ее двухэтажной квартире, выходившей окнами на Южный центральный парк, и его поэзия, и его друзья пацифисты, и огни Эспланады, отраженные зыбью Чарлза, потухли в его сознании, как главы недочитанного романа. Он немножко мучился морской болезнью и немножко боялся парохода и шумных, грубых матросов и длиннолицых женщин из Красного Креста, нагонявших друг на друга жуть рассказами о насаженных на штыки бельгийских младенцах, и распятых на кресте канадских офицерах, и обесчещенных пожилых монахинях; внутри его, точно в заведенных до отказа часах, была закручена тугая пружина любопытства - что будет за океаном?