1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе
Шрифт:
В тюрьме Егоров смиряется со своей участью и дает подробные показания по самым различным проблемам, интересующим следствие. Дает их без видимого внутреннего сопротивления, внешне же оно начисто отсутствует – такое, по крайней мере, создается впечатление при изучении его архивно-следственного дела. Там нет его отказов от ранее данных им показаний, как это встречается в делах других арестованных,военачальников. Вместе с тем в материалах дела имеются такие подробности взаимоотношений между людьми высшего эшелона РККА, которые не мог, даже при большом желании, сочинить и занести в протокол допроса ни один следователь из НКВД – их мог знать и сообщить только маршал Егоров, причем сообщить добровольно, ибо никто его за язык по данному вопросу не тянул. В первую очередь это касалось взаимоотношений Ворошилова с его ближайшим окружением (Буденным Егоровым, Тухачевским).
Такая словоохотливость и предельная откровенность Егорова перед следователями должна, безусловно, иметь какое-то объяснение. И мы находим его в протоколе допроса полковника запаса В.М. Казакевича, бывшего следователя по делу А.И. Егорова. Вызванный
«Вопрос: Дело Егорова А.И. находилось у Вас в производстве?
Ответ: С момента ареста Егорова следствие по его делу вели начальник Особого отдела ГУГБ Николаев-Журид и его помощник Ямницкий. После ареста Егорова я по поручению Ямницкого присутствовал при составлении Егоровым его собственноручных объяснений по делу, докладывал эти объяснения Егорова Ямницкому, отдавал печатать эти объяснения. В отдельных случаях, когда Ямницкого не удовлетворяли почему-то собственноручные показания Егорова, он или сам выезжал в тюрьму для уточнения или поручал это сделать мне. И тогда Егоров дополнял свои показания.
Должен показать, что с самого начала расследования по делу Егорова с ним имели специальные беседы лично Ежов и начальник Особого отдела ГУГБ НКВД Николаев. Я полагаю, что при этих беседах Егорову были даны указанными лицами какие-то гарантии о сохранении его жизни. Однажды я присутствовал при разговоре Николаева с Егоровым в Лефортовской тюрьме, когда Егоров спросил у Николаева, знавшего его лично с гражданской войны и по день ареста, о своей судьбе. Николаев ответил на это следующей фразой: «С Вами же говорил Николай Иванович. Неужели Вам этого недостаточно?»
На это Егоров с удовлетворением заявил, что ему ясно. К Егорову физических мер принуждения не применялось, т.к. этого не требовалось в связи с его поведением по делу. Он сам писал обширные собственноручные показания и охотно излагал в них данные о заговорщической деятельности и лицах, причастных к заговору. При дополнительных вопросах к Егорову со стороны Николаева или Ямницкого о каких-либо других лицах или обстоятельствах заговора, о которых до этого Егоров не давал сам показаний, он охотно давал показания и по этим вопросам, изобличая их. От своих показаний Егоров никогда не отказывался. Впоследствии, анализируя поведение Егорова в процессе следствия, по его делу, я усомнился в том, что они полностью правдивы. В 1939 году, после ареста Ежова, при докладе Кобулову (заместителю наркома внутренних дел СССР. – Н.Ч.) по следственным делам Особого отдела НКВД СССР, я сказал ему, что Егоров вызывался Ежовым и затем он слишком свободно писал обширные показания по заговору. Я доложил также Кобулову, что, возможно, Ежов что-то обещал Егорову, что сказалось на его дальнейшем поведении. На это Кобулов заявил мне, что врагов нужно обманывать, если этим можно добиться правды. Спустя несколько дней после этого я узнал от Бочкова (нового начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, старшего майора госбезопасности. – Н.Ч.), что Берия и Кобулов вызывали к себе Егорова и имели с ним продолжительную беседу, однако содержание этой беседы мне неизвестно. Вскоре я получил указание об окончании дела Егорова и направлении его в Военную коллегию Верховного Суда СССР. При окончании следствия Егоров продолжал подтверждать все свои показания. Егоров содержался в Лефортовской и внутренней тюрьмах в отдельной камере, получал дополнительное питание и книги для чтения. На протяжении всего следствия Егоров вел себя спокойно, жалоб с его стороны не было…» [105]
105
Там же. НП 40137–38. Л. 157–158.
В НКВД стало правилом, что подследственные из числа политических по существу сами на себя писали обвинительное заключение по делу, сочиняя многостраничные собственноручные показания. Если бы собрать и издать эти «произведения», то они читались бы с не меньшим интересом, нежели романы Агаты Кристи или Юлиана Семенова. Каких только нет там сюжетов и коллизий! От топорно-глупых планов подготовки и совершения террористических актов против руководителей партии и правительства, вариантов их ареста до конкретных цифр так называемого вредительства, саботажа, диверсий как в центре, так и на местах. Имея в своем распоряжении такие цифры и факты, следователям не составляло большого труда подготовить «липовый» протокол допроса за любое число месяца.
Егоров усердно подыгрывал следствию: чтобы подвести базу под свою якобы антисоветскую деятельность, он, показывая о связях с эсерами, заявил, что убежденным коммунистом он никогда не был, и на этой основе сплачивал вокруг себя всех недовольных порядками в стране, партии и РККА, возглавив организаций правых в армии. По его словам, в противовес этой организации в Красной Армии существовала группа Тухачевского, которого Егоров считал основным своим противником в борьбе за пост наркома обороны. Показал он также о своих связях с лидерами правых Рыковым и Бубновым, самих правых – с Ягодой, а того – с немцами, о подготовке переворота в Кремле я аресте Советского правительства и т.п. В целом ряде его показаний чаще всего упоминаются, как заговорщики, следующие военачальники: С.М. Буденный, П.Е. Дыбенко, С.Е. Грибов, Н.Д. Каширин, М.К. Левандовский, И.В. Тюленев.
Особо в негативном свете предстает в описании Егорова инспектор кавалерии РККА маршал Буденный, с которым до ареста он дружил в течение многих лет. Вопреки
106
Военно-исторический журнал. 1994. № 1. С. 16.
Удаление А.И. Егорова из армии, о котором он упоминает, – это исполнение им в 1925–1926 годах обязанностей военного атташе в Китае. Поэтому фразу, которую в данном контексте употребил Егоров, следует понимать только как назначение его на работу, не связанную с обучением и воспитанием войск Красной Армии.
Палачам из НКВД во веки веков нет прощения еще и потому, что они планомерно разрушали самое ценное на земле – человеческую личность, заставляя людей безбожно лгать, раздваиваться, поливать грязью клеветы вчерашних друзей, сослуживцев и даже членов своей семьи. В начале главы мы приводили фрагменты из писем Егорова к Ворошилову, где он клянется наркому в вечной своей дружбе и глубоком уважении. Только что процитированный отрывок из его показаний в тюрьме лишний раз подчеркивает глубину той пропасти, в которой не по доброй воле оказался вчерашний начальник Генерального штаба РККА и первый заместитель наркома обороны. Для более убедительного сравнения обратимся к тем страницам показаний Егорова, где речь идет о его жене, обвиненной в шпионаже и от которой он поспешил отказаться: «…В то же время в плане популяризации нас как государственных деятелей я, Бубнов, Буденный стремились участвовать во всех банкетах. Мы стремились бывать там, где присутствовали военные атташе, послы и т.д. Жены наши – моя, Бубнова и Буденного – были душой этих банкетов, и таким образом мы завязывали личные связи с иностранными кругами» [107] .
107
Там же. С. 17.
Напрасно поверил Егоров обещаниям Ежова и Берия о сохранении ему жизни в случае «чистосердечного» признания им своей вины – обманули его эти подлецы самым бессовестным образом. А он, несчастный, продолжал верить их слову до самого последнего момента, верить обещаниям этих матерых садистов и мастеров чудовищных провокаций. И даже в судебном заседании Военной коллегии 22 февраля 1939 года, подтверждая данные им на предварительном следствии показания и полностью признавая себя виновным в несовершенных им преступлениях, Егоров все еще ждал, что в самый последний момент сработает команда на смягчение приговора и данные ему гарантии будут реализованы. Не оставляла его эта надежда и тогда, когда он произносил свое последнее слово в суде. В нем Егоров заявил, что совершил самые тягчайшие преступления, однако за время тюремного заключения он полностью перевернул свой внутренний мир. А поэтому надеется, что суд будет милостив и найдет возможность сохранить ему жизнь, а уж он будет изо всех сил стараться оправдать это доверие. Но суд в составе членов Военной коллегии Ульриха, Дмитриева и Климина никаких дополнительных указаний сверху, видимо, в отношении дела Егорова не получал и тот пошел, как и большинство арестованных военачальников, по 1 й категории, обвиненный по статье 58, пункты 1«б», 8 и 11 УК РСФСР [108] .
108
ЦА ФСБ АСД А.И. Егорова. Том 1. Л. 243–245.
Как помнится, накануне ареста Егоров ждал помощи со стороны своего непосредственного начальника – наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова. А также от И.В. Сталина, к которому он так хотел попасть на прием – ведь не мог же генсек окончательно и бесповоротно вычеркнуть из памяти все то, что их сближало и объединяло в течение почти года совместной работы и службы в 1919–1920 годах на Южном и Юго-Западном фронтах. Из документов дела не усматривается факта личного приема Сталиным Егорова. Видимо, он так и не состоялся – вождь не любил встречаться с опальными деятелями, особенно с теми, какому когда-то питал теплые чувства. И все-таки последнюю услугу при жизни Егорова Сталин ему оказал, хотя тот об этом никогда так и не узнал. Речь идет о том, что Егорова могли судить уже летом 1938 года, благо обвинительного материала вполне хватало. Мы уже упоминали о том, как Сталин вычеркнул фамилию Егорова из списка командиров Красной Армии и руководителей оборонной промышленности, представленного ему Ежовым в июле 1938 года для получения санкции на 1 ю категорию наказания. Это и была та последняя услуга Сталина Егорову, если хотите, то была его своеобразная плата за дни и месяцы фронтовой дружбы с Александром Ильичом. Прошло всего полгода и в феврале 1939 года личность Егорова для Сталина уже ничего не значила. Вряд ли он интересовался, где находится арестованный маршал и что с ним происходит.