1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Карлей Майкл Джабара

В июле Черчилль подтвердил Майскому, что британское правительство полно решимости бороться до конца: «Судьба Парижа не может постигнуть Лондон». Это была храбрая речь отважного премьер-министра, но могла ли Британия выстоять? Разбитая Франция и победоносная Германия так не думали. Бесполезно скрывать правду, сообщал Майский, «опасность очень велика». Даже Черчилль не мог пообещать победы, но он предупреждал Майского, что если Британия будет разбита, Гитлер повернется всей своей мощью против Советского Союза. ³⁶

В августе Криппс встретился с Молотовым, чтобы напомнить о предупреждениях Черчилля: как только Германия развяжет себе руки на западе, она повернется против Советского Союза. И еще выразил сожаление, что советское правительство применяет

разные стандарты нейтралитета в отношениях с Германией и Британией. Молотов согласился с этим: «У Германии и СССР есть пакт о ненападении, которому СССР придает большое значение», а с Британией мы подобного соглашения не имеем. В этом и было различие, на которое Советский Союз не мог закрывать глаза. Молотов согласился и с тем, что улучшение торговых отношений было возможно, но тут же пожаловался на «новые сюрпризы» — недружественные акты британского правительства в отношении советских интересов в Прибалтике (имелось в виду замораживание прибалтийских активов в Британии после вхождения стран Прибалтики в состав СССР). Поэтому вовсе не Советскому Союзу нужно было теперь делать первый шаг в налаживании торговых отношений. ³⁷ Отчет Криппса об этой встрече воспроизводит заявления наркома в более позитивном ключе: он якобы допускал возможность улучшения политических отношений (что отсутствует в советском отчете). Криппс вообще был настроен оптимистично и считал, что отношения вполне можно улучшить, если Британия продемонстрирует свою способность противостоять ожидаемому германскому вторжению и сможет пойти на некоторые уступки советскому правительству. ³⁸

И хотя эта демонстрация корней советской политики выглядела вполне прямой и откровенной, некоторые британские официальные лица восприняли заявления Молотова весьма болезненно. Но не Ванситтарт. Он уже успел немного отойти от горячки финской войны и вновь трезво оценивал важность улучшения англо-советских отношений. Он однако не думал, что этого можно добиться уступками Советскому Союзу. Уступки не принесут никакой пользы, «пока обе наши страны не станут сильнее в военном отношении и не останутся такими». Это был самый канун «Битвы за Англию» и опасность германского вторжения была у всех на уме. Британцы должны были доказать, что способны отразить нападение нацистов. Когда Британия проявит себя как мощная военная сила, говорил Ванситтарт, «Россия сама поспешит к нам».

«Это будут диктовать ее собственные интересы. А пока этого нет, все остальное бесполезно. Ведь именно та ужасная демонстрация военной слабости и слепоты, которой мы занимались последние десять лет, заставила Россию обманывать нас последний год. Мы просто не смогли предложить ей ничего привлекательного. Именно эта пресловутая несостоятельность питала все время и французский фашизм, а в конечном итоге — и все антибританские настроения во Франции, и это продолжалось не один год. У нас никогда не будет надежных друзей, пока мы сами не будем думать о себе как о надежном и могучем союзнике. С другой стороны, нам всегда будут обеспечены друзья, если мы сами не скатимся опять к своим старым отвратительным привычкам».

Разъяснения Ванситтарта возымели свое действие и британцы продолжали свои предупреждения о германской угрозе советской безопасности. Тем, кому угрожает нацистское зло, «лучше держаться вместе», говорил Батлер Майскому в октябре. ⁴⁰ У Криппса было гораздо меньше желания разглагольствовать перед русскими о подстерегающих их опасностях; он был убежден, что Молотов и сам «прекрасно понимает положение». Ванситтарт, острее чувствовавший иронию ситуации, не соглашался:

«...очевидное очевидно далеко не для всех и... часто приходится иметь дело с людьми, которые не хотят замечать очевидного ни при каких условиях. Когда сталкиваешься с невероятными повадками страуса, зачастую лучше всего отбросить свои представления о привычном и очевидном... да и людей нередко приходится убеждать в очевидности очевидного. Мы не всегда делали так, и теперь не приходится надеяться, что люди примут на веру наши убеждения».

Тут Ванситтарт не мог не вспомнить 30-е годы и собственную роль человека, пытавшегося убедить собственное правительство в очевидности опасности.

«Одним из самых настоятельных сетований м-ра Майского еще до 1939 года было то, что британское

правительство никак не желает видеть неизбежности войны с Германией. И вполне очевидно, что объектом для такого рода разговоров он выбрал именно меня. Но отсюда следует вывод, что сейчас черед сэра Стаффорда Криппса с той же настойчивостью упрекать советское правительство в неспособности видеть очевидное — теперь Германия собирается воевать с ними» (выделено в оригинале). ⁴¹

Советское правительство само знало об этой угрозе. Сразу после падения Франции, советская разведка и дипломатические источники стали сообщать о многочисленных свидетельствах обширных военных приготовлений на востоке. Осенью 1940 года советское правительство насчитало на восточных границах Германии девяносто четыре пехотных и бронетанковых дивизии, хотя еще весной их было всего несколько. И из этого не делалось никакого секрета: даже Уильям Л. Ширер, американский журналист в Берлине, знал об этих приготовлениях, хотя не подозревал их размаха. ⁴²

Кто теперь должен был выступать в роли Кассандры? Молотов, похоже, не понимал всей иронии ситуации. Черчилль говорил Майскому, что теперь две нации должны забыть о прошлом и думать только о настоящем и будущем. Но Молотову для оправдания нынешней советской политики больше нравилось вспоминать о былом англо-французском двуличии. Забывал он при этом, или предпочитал забывать, о другом — о том, сколько раз еще давным-давно предупреждал Литвинов о неизбежности войны. И цена за эту забывчивость оказалась несказанно высока, настолько высока, что это могло беспокоить даже хладнокровного Молотова. Память умирает трудно: и даже в 1942 году Молотов и Литвинов, тогда советский посол в Вашингтоне, не могли забыть друг другу советского отказа от коллективной безопасности. ⁴³ И хотя Молотов соглашался в Лондоне со Стрэнгом, что «мы несем за это равную ответственность» в 1939 году, он никогда не признался бы в этом Литвинову. Только не в этом, и только не ему.

5

В этой истории нет выдуманных лиц, есть просто конкретные люди, которые могли видеть дальше нежели остальные и обладали несколько большим мужеством. Здесь не описываются какие-то отъявленные негодяи, нет места и особенным героям; имена этих людей почти неизвестны сейчас, но, смею сказать, все же есть причины признать их заслуги. Литвинов, о котором мало говорится в конце этого рассказа, был возможно самым бесстрашным из них, отваживаясь, почти без надежды на успех, сражаться за коллективную безопасность даже в невыносимой атмосфере всеобщей подозрительности, подвергая себя смертельному риску. Он был самым авторитетным из проводников советской политики на Западе, но даже к его усилиям французское и британское правительства относились с презрением и насмешкой, что не добавляло ему авторитета и в Москве. Литвинов смотрел на Гитлера и нацистскую Германию ясным взглядом и не стеснялся применять оккамовский принцип — не стоит все слишком усложнять там, где и так все ясно. Но для англо-французов Литвинов был прежде всего красным буревестником, и о нацистской опасности он трубил лишь для того, чтобы скрыть опасность более серьезную — коммунистическую. Литвинов страдал, видя, что его политику отвергают на Западе и одновременно наблюдая, как на его глазах исчезают в застенках друзья и соратники. Он оставался на своем посту — а какой у него еще был выбор? — до самой своей отставки в 1939 году. Читатель, может, все-таки заметил, что его тень мелькнула еще раз, когда британское и советское правительства попытались справиться с грозной опасностью уже во время войны. Еще был Майский, который очень не правился британскому Форин офису за то, что сумел завести среди влиятельных людей Британии целый круг знакомств, который несмотря ни на что, порой не совсем честными, а временами и опасными методами, продолжал бороться за англо-советское сближение. В отличие от Молотова и Сталина, Майский, похоже, никогда не забывал антинацистских заветов Литвинова. В мае 1942 года Иден даже похвалил Майского за его роль в наведении мостов между Британией и Советским Союзом. ⁴⁴ Министр, может быть, сам не подозревал, насколько он был прав.