1941. Друид. Второй шанс
Шрифт:
У Якова тут же округлились глаза. Хватка ослабла и руки бессильно упали вниз.
— Я знал… Господи, знал… Ты Христос…
Стецко сегодня встал засветло, как и всегда поступал. Перед побудкой нужно было успеть привести в порядок недавно выданную форму хиви[1], которой он особенно гордился. Честно говоря, в мечтах уже видел и немецкий орден на груди за особые заслуги перед Рейхом, и особую поездку в Берлин, и даже похвалу от самого, страшно было подумать, генерального комиссара
—… Еще бы землицы немного выдали для житья, — бормотал он, мечтательно улыбаясь и не переставая гладить тяжеленным утюгом галифе. — Мне много-то и не нужно. Хоть бы деревеньку, да чтобы с добрым лугом и леском была. И речка обязательно…
Тщательно выглаженные галифе и китель сели на него, как родные. В вонявших ваксой сапогах, форме и пилотке, в зеркале Стецко выглядел весьма внушительно. Даже грозно, можно было сказать. Чтобы еще больше усилить впечатление, он пристукнул каблуками о деревянной пол своей комнатке и гаркнул:
— Герр комендант, старший помощник Стецко прибыл по вашему приказанию.
Выкрикнул это и застыл, искренне наслаждаясь увиденным в отражении зеркала.
— И машину тоже надо, чтобы все в деревне видели, что хозяин едет…
Очень живо представил, как на большом автомобиле ехал по селу. Личный водитель оглашал окрестности громкими сигналами клаксона, а он в этот момент презрительно поглядывал на кланяющихся сельчан. От такой картины аж внутри все запело. Хорошо стало, что и описать невозможно.
— А тех сук, что кланяться не будут, плеточкой охаживать. Чтобы кожа со спины лоскутами слезала… Только клеточку в солёном растворе вымочить нужно… И первым делом к учительской дочку в дом приеду. Сразу на рушнике хлеб да соль вытащит, а после, как миленькая, ножки раздвинет. Если же артачится станет, то в холодную всех…
Сладко было это все представлять. Особенно учительскую дочку всветлом сарафане, белых носочках и туфельках, с улыбкой тянущейся к нему губами.Сразу же почувствовал будоражащий аромат чистой женской кожи, волос, от которого начала кружиться голова, пересохло во рту.
Но тут раздался стук, тут же вырвавший его из несбыточных грез. Стецковздрогнул всем телом и испуганно втянул голову, словно его застали за чем-то поганым и постыдным. Неужели кто-то из офицеров в его каморку пришел? Хотя зачем им тогда стучаться?
Стук раздался вновь.
— Уф, чуть не обделался, — с облегчение выдохнул надзиратель, вытирая рукавом внезапно выступивший на лбу пот. — Это же птаха.
И в самом деле за небольшим окошком прыгал воробушек, время от времени принимавшийся стучать по стеклу клювом. Причем делал это так бодро, что казалось в дверь стучат.
— Вот же поганая птица… Не от тебя ни пользы ни барыша, — бормоча про себя, пригрозил воробью кулаком. — В своей деревеньке прикажу всех вас сетями ловить и в реке топить. Чтобы вашего племени и духу
Почти успокоившись, он вновь повернулся к зеркалу. Больно уж понравилось ему глядеть в зеркало и представлять, что вскорости будет. Еще хотелось.
Только снова раздался стук по стеклу. За окном на подоконнике уже трое птиц сидели и деловито чистили перышки. А через мгновение их пятеро, потом уже десяток. Считай, все окно заняли, окаянные.
— Чертовы твари, совсем заболтался, — Стецко отвернулся от окна и поглядел на часы, когда-то снятые с руки убитого им командира. Время уже к шести утра подходило, а значит вот-вот должна была зазвучать сирена. — Сейчас побудка начнется. Выходить пора, а то господин комендант опять орать будет.
Надзиратель окинул себя критическим взглядом. Вроде бы все было в порядке. Не к чему было придраться.
Вновь глянул на часы. Уже две минуты седьмого стукнуло. Почему же не слышно сирены? Мысль о том, что часовой, отвечавший за включение ревуна, проспал даже в голову ему не приходила. Это же знаменитый немецкий орднунг!
— Хм, что же такое?
Решил хоть одним глазком глянуть. Тем более вышка с сигнальным ревуном у его комнатки стояла. Практически рукой подать.
Стецко прикрыл за собой дверь и прошмыгнул по коридору в сторону лестницы. Как раз отсюда можно и можно было попасть на нужную сторожевую вышку.
— Эй, камрад?! Это я, хиви Стецко! — несколько раз крикнул он наверх, туда, куда вела лестницы. — Не стрельни там, смотри. Нихт шиссен, говорю. Чего там случилось?
Но оттуда ни звука не раздавалось, что было совсем уж странно.
Вертя головой по сторонам, надзиратель осторожно начал взбираться по ступенькам. Оказавшись у двери, ведущей на открытый балкон, остановился. Дверь почему-то оказалась не заперта и хлопала о косяк из-за ветра.
— Камрад? Гельмут, это ты?
Толкнул дверь и чуть не заорал от неожиданности. Прямо на полу, раскинув ноги в стороны, сидел часовой. Голова наклонилась вперед, подбородком коснувшись на грудь. Похоже, спал или пьян в стельку.
— Пьяный что ли? Нет, вроде, — Стецко даже принюхался на всякий случай. Уж он-то обязательно учуял бы запах самогона или шнапса. — Гельмут?
Опустился рядом, дрожащими руками повернул голову солдата и тут же отпрянул.
— А-а-а-а-а, — сам не ожидая от себя издавал тонкий, едва слышный, женский крик. Больше даже на писк похожий. — Свят, свят, свят… Батюшки, что это такое?
Тело солдата вдруг накренилось и рухнуло на бок. Лицо с зияющими вместо глаз кровавыми ранами уставилось в небо.
— Кар! Кар! — и тут прямо под ухом раздалось пронзительное карканье. Кар! Кар!
На перила уселся здоровенный черный ворон и стал нагло каркать. С клюва при этом на деревянный пол капал кровь. И чья-то она гадать не приходилось.