1941. Друид. Второй шанс

Агишев Руслан

— Я… скажу, господин штандартенфюрер. Я все скажу… Только не стреляйте, — умолял он, заглядывая Мольтке в глаза. — Это все птицы, господин штандартенфюрер! Это все сделали проклятые птицы! Я… Я ни в чем не виноват… Я прогревал броневик. За ночь все схватилось. А тут он закричал…

Толстяк судорожно вращал белками глаз и дергал головой, словно на него то и дело нападала судорога или нервный тик. Речь тоже была далеко от нормальной: прерывистой, постоянно переходящей на шепот.

— Из будки на воротах выбежал бедняга Фриц и начал орать, как умалишенный. Я, господин штандартенфюрер, сразу же повернулся к нему…

За толстяком пришла говорить очередь второго

солдата, прятавшегося в броневике. Правда, особой ясности его рассказ не добавил. Скорее все стало еще хуже.

— Что же тут, вашу мать, происходит? — страдальчески пробормотал Мольтке, устало приваливаясь к бронеавтомобилю.

От всего этого непонятного и пугающего дерьма ему вдруг жутко захотелось в Париж, к его уютным кафе и ласковым француженкам. Там уж точно все было просто и ясно. В городах тянулись чистые улочки со старинными каменными домиками, в воздухе стоял аромат свежесваренного кофе и удивительных круассанов. Даже самой глубокой ночью можно было зайти в любое кафе, закадрить понравившуюся девицу и остаться у ней на ночь, не боясь, что тебе выстрелят в спину или не нападут… птицы.

— Получается, господин штандартенфюрер, это все натворили обычные птицы? — рядом появился вездесущий капрал, с подозрением посматривавший на небо. Даже ствол его карабина глядел наверх, а не вниз, как обычно. Похоже, история с взбесившимися птицами его совсем не радовала, а скорее даже пугала. — Думаете, это какие-то эксперименты русских?

Но офицер молчал, затягиваясь сигаретой и медленно выпуская к небу причудливые кольца дыма. И лишь, когда сигарета прогорела и обожгла кончики его пальцев, ответил:

— Найдем сбежавших и спросил… Давай связь с дивизией. Одни мы не справимся. Нужно поднимать всех в этом районе — городские гарнизоны, отряды полицаев в селах и деревнях. Летуны должны по верхушкам деревьев ходит, чтобы найти следы. Хотя… — Мольтке улыбнулся. — Сейчас зелени нет, следы должны быть хороши видны. Тем более сбежавших немало…

За наступившей после этого суетой он не сразу вспомнил, что все это время в случившейся истории его беспокоил один вопрос. И лишь к вечеру, когда его ягдкоманда расположилась на ночной отдых в каком-то селе, Мольтке вспомнил про это. Сон после этого мгновенно пропал. Похоже, во всей этой и без того запутанной истории появился еще один непонятный элемент.

—… Черт, а как они вынесли столько барахла? Это же доходяги, ходячие трупы, — изумился капитан, сверяясь со списком пропавшего лагерного имущества. — Тут же одних продуктов на тонную. Б…ь, а еще оружие, боеприпасы?

Судя по следам у лагеря, никаким транспортом они не пользовались. Исключительно ручная сила.

— Как? Раздетые, босиком они столько всего утащили?

* * *

23 часа 12 минут

Около пол сотни километров от Окружного лагеря для военнопленных.

Мороз к ночи лишь окреп. Если на закате было лишь около двадцати градусов, то к полуночи стукнуло и все тридцать. Деревья в лесу, застывшие в сугробах как черные свечки, едва не звенели от холода. Не рисковали выходить и звери, для которых тоже было слишком неуютно.

Но окажись какой-нибудь заблудший путник или припозднившийся охотник в лесных дебрях близ полузаброшенной деревушки Макаровка, не мало бы удивился увиденному. Никакой рождественской идиллии с искрящимся снегом, блестящими сосульками и торжественной тишиной здесь и в помине не было. Мимо развесистых елей и кряжистых дубов скользили черные тени, похожие на черных пауков. Слышались жутковатые звуки, в которых

угадывался хруст шагов множества людей, их натуженное дыхание и хрипящий кашель. Присмотревшись, можно было увидеть тянувшуюся протяженную колонную странных людей, одетых в рванные, потрепанные обноски и выглядевшие едва живыми доходягами. Еще более странным было то, что едва ли не у каждого из этих людей на плечах лежала какая-то поклажа. У одних, это был тяжеленный патронный или снарядный ящик, у других — здоровенная коробка с блестящими металлическими банками консерв, у третьих — охапка связанных друг с другом немецких карабинов. Еще были какие-то деревянные бочки, пузатые мешки, свертки и даже здоровенная корзина с кусками рубленного замороженного мяса.

— Подтянись, мои хорошие, еще подтянись немного. Еще чуток идти остался. Там и отдохнем, и поедим горячее, — негромко подбадривал Гвен недавних военнопленных, державшихся из последних сил после нечеловечески тяжелого марш-броска. — Браток, ты чего? Нельзя сидеть, а уж тем более лежать. Давай, соберись.

Рухнувший прямо на снег, боец, похоже, даже не понимал его. С черепа, обтянутого кожей, на Гвена смотрели лихорадочно блестевшие глаза. Еле-еле шевелились губы, пытавшиеся что-то произнести.

— Что? Еще снадобья дать? — на вопросы парня лежавший в снегу кивнул. — Хорошо, хорошо. Только в последний раз, иначе не выдержишь.

Покопавшись в наплечной сумке, друид набрал щепоточку толченного зелья, приготовленного еще в лагере. Очень сильное, но в тоже время и опасное зелье, в его мире называвшееся последним шансом. Его обычно принимали воины, оказавшиеся в окружении врагов и решившие уйти со славой, захватив как можно больше врагов. Снадобье на небольшой срок давало неимоверный прилив сил и какое-то время позволяло ощущать себя едва ли не мифическим героем, обладавшим просто невероятными силами. После приема снадобья воины могли бросать во врагов целые каменные глыбы размером с телегу, с легкостью карабкались по крепостным стенам на десятки локтей, перепрыгивали при абордаже с корабля на корабль, словно умели летать. Конечно, потом наступала расплата: человеческому тело впадало в долгое оцепенение в связи с жутким упадом сил. И если не помочь в этот момент, то человек умирал. Тело, словно съедало само себя.

— Держи, браток. Сразу же запей водой… Потерпи еще немного. Дойдем до места и станем лагерем.

Гвен с тяжелым чувством смотрел на истощенного мужчину, который еще держался только лишь за счет чудовищной силы воли. Новая порция снадобья его могла окончательно похоронить. Похоже, эти мысли настолько явно отразились на его лице, что тот все понял.

— Кхе-кхе… Не жалей меня… — хриплым, скрипящим голосом заговорил бывший пленный, щеря черные, искусанные, губы. — Я же моряк с «Ташкента», а нас… не так просто убить. Не зря проклятая немчура нас черной смертью называет… Еще покоптим небо… У-у-ух!

Снадобье начало действовать.

Его вдруг скрутило жесточайшей судорогой в дугу. Тело, словно ватное, вывернулось каким-то немыслимым образом. Когда же отпустило, моряк резко вскочил. Выпрямился, раздвинул плечи, поднял голову, словно на параде и не было за плечами страшных километров пути. С какой-то безшабашной веселостью подхватил свой поклажу — необъятных размеров мешок и пошел вслед за остальными. Причем пер по сугробам так, как не каждый трактор тянет.

Проводив его взглядом, друид и сам принял немного своего снадобья. Слишком тяжелый выдался день, потребовавший от него большие силы. Он тоже держался на одной лишь воле. И небольшой помощи ему не помешает.