1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
А потом и задания стали поступать даже и не странные, а какие-то невероятные, что ли…
Были, оказывается, способы перебрасывать людей на расстояние без всяких там самолетов и кораблей. И если бы только на расстояние. Еще и во времени тоже.
Малышев поверил не сразу.
Долго выспрашивал у Орлова, тот ничего толком не объяснил, сказал, что во времени есть такие трубы, как бы воронки, через которые можно попасть в прошлое или даже в будущее. И группе старшего лейтенанта Орлова как раз поручено по этим самым воронкам шнырять, выполняя важные задания
Вот, отбить у немецких диверсантов секретные реактивные минометы, а потом отправиться с этими минометами хрен знает куда и выстрелить черт знает по чем.
Даже тогда Малышев еще сомневался.
Ну, в другое место попасть без самолета – еще туда-сюда. А в другое время… Но потом довелось старшему сержанту отправиться в Гражданскую войну, в самую что ни на есть. В одна тысяча девятьсот девятнадцатый год.
Какие-то мужики, повстанцы, то ли за красных, то ли за белых или вообще за зеленых, чего-то там не то захватили, какие-то ящики, большие и тяжеленные. Может, эшелон грабанули или на складе каком нашли.
Орлов взял с собой Малышева и еще Леньку Ставрова, да два пулемета Дегтярева, да гранат десятка два, и прямо из пещеры, в которой была База группы, они втроем и шагнули как раз в девятнадцатый год.
Малышев одного мужичка живым взял, в сторонку отвел да расспросил подробненько. Орлов увидел, но возражать не стал. Потом уже, когда вернулись, сказал, что имеет право Малышев убедиться, что начальство не врет. То есть отказаться выполнять приказы не может. А убедиться, что и в самом деле ходит спецгруппа в прошлое, – пожалуйста.
Потом были еще ходки. Четыре. Три – Малышев так и не понял, куда ходили, зачем… В первой какие-то ящики закапывали в землю на поляне старого дубового леса, во второй – наоборот, какие-то свертки из подвала вынимали, да на себе километров двадцать к воронке тащили.
С этими воронками, как понял Малышев, всякое может случиться. То она оказывается слишком тонкой и может пропустить только одного человека, да еще и голого. А то и открыться, как тоннель, хоть на поезде въезжай. Только до места назначения от нее может оказаться километров двести. И скажем, два часа до открытия-закрытия. В третий рейс они с Таубе, считай, в последний момент успели к воронке. Еще минута-полторы, и пришлось бы по запасному варианту пилить сто сорок три километра, а потом еще два месяца ждать без продуктов и снаряжения.
В четвертую ходку Малышев оказался в лесу, поначалу решил, что снова куда-то в прошлое, а потом наткнулся на сгоревший «Т-26», и понял, что в эту войну попал, в свою, в родную. Только в сорок третий год. В будущее, значит. Они с Ленькой и Сашкой перехватили немецкую машину грузовую в лесу, охрану положили аккуратно, чтобы грузовик не повредить, и пока Ленька с Сашкой в кузове советские деньги из пакетов в мешки перекладывали, Малышев кабину проверил. Газету нашел.
По-немецки старший сержант не понимал, но дату на первой странице разобрал. Цифры, они ведь одинаковые. Ноябрь сорок третьего. Вот так вот, дорогие товарищи.
То есть для
Орлов потом объяснил, что деньги нужны, чтобы, значит, нужным людям в нужном времени можно было заплатить при необходимости, они все вместе в пещере потом сидели и деньги просматривали, бумажку за бумажкой, и по годам выпуска раскладывали. Чтобы случайно в тридцать девятый купюру из сорокового не отправить.
Только-только с деньгами разобрались, как Орлов всех собрал и сказал, что начинается очень важная операция, такая важная, что если мы ее просрем – так и сказал: «просрем», – то можно будет расходиться по сторонам. Все, смысла в работе больше не будет.
Малышев напрягся, решил, что в бой, что придется стрелять и взрывать, а оказалось – курорт.
И оказалось, что море.
Голубое-голубое вдали, к горизонту, и совершенно прозрачное возле берега. Когда Таубе нырнул с камня и поплыл, показалось даже, что он вовсе даже летит по воздуху.
Берег был песчаный. Песок белый, как мука, и, как мука, мелкий. А деревья были больше похожи на веники, воткнутые в этот самый песок.
Еще оказалось, что море – это очень даже здорово. А солнце – очень горячее. Если бы Дуглас не оттащил Малышева от моря в тень, то сгорел бы, наверное, старший сержант до золы еще в первый день.
А так – помаялся ночь, кряхтя от боли, и теперь сидел в тени под пальмой и смотрел, как взрослые дяди пацанами стали.
Таубе с Ленькой в футбол на песке играют кокосовым орехом. Икрам Рахимов в воду по колено вошел и что-то там рассматривает на дне, время от времени наклоняется, вытаскивает ракушку или камешек и в карман штанов сует, не раздеваясь, в море плещется.
Дуглас, как заведенный, плавает по бухте из конца в конец, разбрасывая блестящие на солнце брызги, а Никита вроде как дремлет в стороне. Дремлет, но «ППШ» рядом с ним лежит и наверняка взведенный.
Малышеву лень приподниматься да рассматривать, но Никита человек ответственный и аккуратный. Единственный из компании, который на слова Орлова о гарантированной безопасности на ближайшие три дня не отреагировал. Все бросились к морю, а он с автоматом в руках обшарил весь остров, заглянул в пещерки, прошелся по кустам и по леску. Никого, кроме десятка змей, не нашел вроде, но все равно ходит с оружием.
Правильно, конечно, нужно бы и самому взять свой «ППШ», подумал лениво Малышев, но это нужно было вставать, идти к шалашам…
Лень.
И имеет право младший сержант отдохнуть. И приказ имеет от командира – отдыхать трое суток. А приказы нужно выполнять.
Вот, к примеру, Таубе. Бегает, смеется, лупит по кокосу, да с Ленькой Ставровым толкается… Рихарду тридцать девять, а Леньке – тридцать. Ага. Только Ленька родился в тысяча девятьсот шестидесятом, а Таубе – в тысяча девятьсот пятнадцатом. На год раньше Малышева, которому сейчас двадцать пять лет. Скоро будет двадцать шесть. А вот Икраму Рахимову из Ташкента – тридцать два года, хотя родился он в тысяча восемьсот девяностом.