1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
Когда Малышев все это узнал, долго пытался вместить в голову, но так до конца и не смог. Просто принял к сведению.
Не ломать голову, а просто запомнить, что это так, и жить себе спокойно дальше. Это помогало и в прошлой, довоенной жизни, работало и сейчас.
Таубе опять же. Светлые волосы, румянец во всю щеку, весельчак и работяга… Штурмбаннфюрер СС. Майор, если по-простому. Офицер, а так и не скажешь. Простой парень, посмеяться любит. Из рядовых выслужил свое звание, в танке от тридцать девятого до сорок пятого. Вон, даже отсюда видна татуировка
Когда Орлов Малышева с Рихардом знакомил, так стоял между ними, словно ожидая чего. Драки, что ли? Ну, как на танцах, когда девка своего бывшего знакомит со своим нынешним.
Значит, старший лейтенант штурмбаннфюрера представляет, а сам ручку так между ним и Малышевым держит, чтобы успеть, если, скажем, Малышев в драку кинется.
А чего кидаться?
Ну – немец. Ну – танкист. Эсэсовец даже. Может, с Малышевым пересекался когда-то в бою, убить мог. Но теперь-то ведь он перековался, раз в спецгруппе числится. Как Коминтерн какой-нибудь, привет от товарища Димитрова.
Малышев тогда руку протянул, немец пожал. Крепко пожал, от души. И только потом уже, может, через месяц, Малышев понял, отчего это Орлов так напрягся. Книжки Малышев почитал, кинохронику посмотрел. И про лагеря концентрационные, и про повешенных с расстрелянными. Про то, что эсэсовцы в Союзе творили и в Европе.
Здорово тогда Малышев запереживал, чуть в драку не полез.
Ему и Орлов объяснял, что не все немцы и даже эсэсовцы мирное население убивали, и Таубе рассказывал, что только воевал, хорошо, правда, воевал, с Железным крестом, но ничего такого по отношению к гражданским ни себе, ни своим солдатам не позволял…
Как ни странно, помирились Малышев с Таубе на поляках. В смысле – оба они не любили поляков. Малышев, служивший у самой границы, всякого до войны насмотрелся и был уверен, что если бы поляки в тридцать восьмом пропустили наши войска в Чехословакию, то и войны бы не было. Вон Литва с Латвией и Эстонией наших впустили, и что? Стали союзными республиками. Равноправными, между прочим.
А Таубе полякам не мог простить того, что произошло в Силезии после войны, когда стали выселять немцев в Германию, за Одер. Рихард в плену был, русский язык учил, а семью его с места сорвали и вроде как вывезли в Германию. Только потом найти их Таубе не смог. Просил Орлова разыскать, но тот сказал, что даже их эти самые воронки на чудеса не способны. Может, потом, со временем…
Малышев почувствовал, как что-то поползло по его босой ноге, спохватился и сбил на песок маленького краба. Тот полежал на спине с минуту, размахивая лапками, потом перевернулся, боком-боком обошел младшего сержанта и скрылся в траве.
Не забыть одежду перетряхивать перед тем, как одеваться, напомнил себе Малышев. Рахимов говорил, что змеи могут заползти. Рахимов про это знает, у них там, в Узбекистане, змей тоже полно.
И все-таки, подумал Малышев, куда именно их занесло? И в когда?
Вчера у костра спорили, прикидывали.
Дуглас клялся и божился, что
В прошлом, сказал Дуглас. Не просто в прошлом, а в далеком прошлом. Ну, лет пятьсот назад или даже тысячу. Да ну, сказал Леонид. С чего ты взял? И чего это мы будем в древности делать? У нас ведь не курорт, между прочим, а операция… Орлов сказал – особо важная.
– Мало ли что сказал Орлов, – отмахнулся американец. – И мало ли какую операцию могли задумать. Может, мы с пересадкой идем. Нет прямой воронки до места и времени назначения, вот тут пересадка, подождем, когда следующая откроется, и пойдем дальше. И глубже. Или наоборот, наверх двинемся, в будущее. Назад, в будущее.
Дуглас почему-то засмеялся, словно шутку какую услышал. И Ленька тоже хихикнул.
– Тут грязи нет, понимаете? – отсмеявшись, сказал Дуглас. – Везде и всегда есть, а тут – нет. Ни малейшей. А так в цивилизованном обществе не бывает. Так что – в прошлом мы. Не только в моем, но и в вашем. И еще глубже.
Малышев не спорил. Глубже так глубже, чего там? Задача все равно не поставлена. И не с тремя «ППШ» при шести запасных дисках на серьезную операцию идти. Еще у них с собой есть двустволка, но это не для боя, а для охоты, провизию добывать. Потому что из еды с собой взять удалось несколько буханок хлеба да пару фляг с водкой. Ну, и там, аптечку, котел, ложки-миски и рыболовные снасти.
Воронка была не особо крупная, ограничение по весу, мать его так…
Никита встал, потянулся, забросил на спину автомат и медленно пошел в глубь острова.
Странный парень.
Малышев с ним познакомился возле моста, когда диверсантов убивали. Тогда он был серьезным, но каким-то светлым, что ли… А сейчас – смурной, неразговорчивый. Да – да, нет – нет. И все.
На операции ходит вместе со всеми, а иногда и в одиночку, всегда поможет, не посмотрит, что командир. Вон, вместе с Малышевым дрова на костер собирал, рыбу чистил. Он всегда необщительный, а тут, на острове, так и вообще… Будто увидел здесь что-то.
Малышев встал с песка, натянул сапоги на босые ноги прямо поверх кальсон. Может, Дуглас и прав насчет Карибского моря, только всех Орлов одел в красноармейское, и не в то, про которое говорили Ставров и Таубе, с погонами, что введут в сорок третьем, а в самое обычное, с петлицами.
А к жаре гимнастерка и шаровары приспособлены не слишком, потому и ходят парни полуголыми.
– Слышь, Никита, – позвал Малышев, догоняя лейтенанта.
– Что? – не останавливаясь и не оборачиваясь, спросил Никита.
– Ты чего такой?
– Какой?
– Ну… – Малышев замялся. – Невеселый.
– Засмеяться? – с готовностью предложил Никита.
– Да ну тебя… При чем здесь засмеяться? Ты со вчерашнего дня темный весь. Я думал, утром повеселеешь, а ты…
– А ты вон красный, как вареный рак. И с утра не побелел. И что?