1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
Костя застонал, но не проснулся.
Севка встал, зачем-то отряхнулся.
Посмотрел на карту, которую Чалый так и не убрал в планшет. Полтораста километров по степи. Или в плен. Можно было бы попытаться отсидеться на каком-нибудь хуторе, но черт сейчас поймет, где казаки помогут, а где…
Гражданская война, блин…
– Товарищ лейтенант! – из-за куста выбежал Костылин. – Скорее!
– Что?
– Тут мы…
Дозорные отличились.
О чем там они разговаривали, о чем мечтали – непонятно, только мальчишку лет двенадцати
Мальчишку связали и притащили на дно балки.
– Вот так, товарищ лейтенант, – сказал Костылин, а Винивитинов вытер ладонью разбитый нос, из которого все еще текла кровь. – И чего он драться стал?
– Сволочь красная… – прошептал пришедший в себя мальчишка, с ненавистью посмотрев на Севку. – Сбежал… И хлопцев наших убил…
– Похоже, он тебя знает, – весело сказал Чалый и хлопнул Севку по плечу.
– Наверное. – Севка вздохнул. – И что с ним теперь делать?
– Все равно вас поймают и порешат! – выкрикнул мальчишка. – Всех краснопузых…
– А ведь он прав, – посерьезнел Чалый. – Если вас ищут и разослали пацанов во все стороны, то его хватятся рано или поздно. Нужно уходить…
– Значит так… – Севка на секунду задумался. – Значит, сейчас нужно соорудить из винтовок носилки… Забираем Костю и идем… Туда, к озерам.
– Сто пятьдесят верст, – сказал Чалый.
– Сколько? – переспросил Костылин.
– Сколько нужно, – отрезал Севка. – Давайте живее. Веток нарежьте, у нас времени – в обрез…
Он направился к Косте. Чалый догнал Севку, потянул за рукав.
– Что?
– Решил идти – твоя воля, – тихо сказал Чалый. – Но ты понимаешь, что мальчишку скоро найдут, и он расскажет, куда мы пошли? Понимаешь?
Севка неуверенно кивнул.
– А еще ты подумал, что бойцы могут прикинуть и решить, что им-то почти двести километров по степи никак не пройти? И не хочется… Мальчишка для них, может, счастливый билет. Приведут его к папке с мамкой, глядишь, казаки и не станут кишки выпускать, – Чалый оглянулся через плечо на снова о чем-то тихо спорящих бойцов. – Смотри, как увлеклись дискуссией… Думаешь, собрание примет резолюцию в поддержку лейтенанта, как-там-тебя-фамилия?
– Что делать?
– Смотри сам, ты взрослый мальчик. И насколько я понял по твоему внимательному и цепкому взгляду, ты не столько из пехоты, сколько… Не так?
– Так, и что?
– Значит, у тебя горячее сердце и с руками все в порядке. Есть мальчишка – есть проблема. Нет мальчишки… Не так?
Он прав, подумал Севка. На сто пудов – прав. Но из этой его правоты следует, что сейчас Севка должен пойти и убить двенадцатилетнего пацана. Не приказать – такого приказа
Убедить себя в том, что другого выхода нет, и убить.
В конце концов, не в первый раз лейтенант Залесский отправит человека, лично ему ничего плохого не сделавшего, на тот свет. Как там Костя сказал? В крови ковыряешься? Точно так. Ковыряюсь.
И отправлять к стенке приходилось, и в ликвидации участвовать тоже.
Севка не считал, скольких именно убил, но так, навскидку, получалось, что десятка два. Только детей среди них не было.
Не было.
Пока.
– Решай, лейтенант, – Чалый снова засвистел свою песню. – А то бойцы решат.
Севка положил руку на кобуру.
– Ой кто-то с горочки спустился… – пропел Чалый. – Наверно, милый мой идет. На нем – защитна гимнастерка, она с ума меня сведет…
Севка медленно вынул наган, взвел курок.
Он ведь почти серьезно собирался заслужить себе жизнь, убивая пленных. И ничего, не стошнило от одной мысли об этом. Да, не согласился в последний момент, но какая разница? Ведь почти решил…
Севка сделал шаг, потом второй.
Под ногами была горячая земля. Он шел, как по раскаленной сковороде.
В аду, подумал Севка. На раскаленной сковороде в аду.
Сколько тут шагов мальчишке жить осталось? Десять? Двенадцать?
Севка не сразу сообразил, что дурацкая мелодия Чалого прицепилась и к нему.
Вначале он ее стал насвистывать. Потом…
– Ой кто-то с горочки спустился… – прошептал запекшимися губами Севка. – Наверно, милый мой идет…
Он никогда не учил слов этой песни. Слышал пару раз ее от подвыпивших стариков. По телевизору слышал… В кино каком-то о войне…
Там какой-то особист, примеряя втихомолку командирский кожаный плащ, напевал именно эти строчки.
Милый мой идет.
Уже почти пришел.
Револьвер тяжелый, будто кто-то тянет его к земле, пытается вырвать из ослабшей руки Севки Залесского, который убивал-убивал, но убийцей, похоже, так и не стал. Даже ради собственной жизни.
Не за Родину, не ради спасения Кости… Костю спасти не получится, Чалый все четко разъяснил, без вариантов. Да и сам Севка это прекрасно понимает. Так что ради спасения только своей бесценной жизни предстоит ему отнять чужую. Обменять.
– На нем защитна гимнастерка, – прошептал Севка, – она с ума меня сведет…
Точно. Тут можно сойти с ума. Однозначно.
Она с ума меня сведет…
Богдан почему-то здорово возмущался по поводу особиста в кино, певшего эту песню. Как, впрочем, обычно при просмотре фильмов о войне. То ему что-то в форме не нравится, то анахронизм какой-то заметит.
Она с ума меня сведет…
Вон, бойцы что-то почувствовали, смотрят на Севку почти испуганно, будто это их он собрался убивать, а не пацана… А казачонок тоже сообразил, побледнел, закусил губу, но смотрит без страха, с ненавистью смотрит.