1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
На дороге горело и рвалось. Кричали раненые, люди бежали в степь, кто-то пытался стрелять по самолетам, а кто-то, бросив оружие, двинулся назад, к железной дороге. Бойцы и командиры. Навстречу немцам. Жить хотели все, но выживать пытались по-разному.
Солнце, наконец, село, и Севка с Костей почти до полуночи двигались в темноте, потом решили передохнуть… А проснулись уже в компании казаков. Их и еще десятка три бойцов и командиров отогнали в степь, но недалеко. Так что, если все правильно прикинуть, то да, грунтовка должна быть поблизости.
Вопрос в том, кто сейчас на
Севка лег, закинув руки за голову. Закрыл глаза. Захотелось спать. Севка вздрогнул, торопливо сел.
Он не спал уже почти двое суток. Или даже больше. Бессонная ночь на Узловой в ожидании поезда, потом – сутки на дороге… Потому они и вырубились в степи, проспали недруга… Ну, и эту ночь они с Костей не сомкнули глаз ни на минуту, не до того было… Вот теперь не хватало еще снова уснуть. И снова проснуться в компании каких-нибудь готов. Или прямо – нибелунгов.
Организм – штука странная и даже подлая, может вырубиться в самый неподходящий момент. Богдан как-то рассказывал, что люди часто оттого и не бегут от неотвратимой смерти, не пытаются сопротивляться какому-нибудь маньяку, в одиночку захватившему десяток людей, что организм вдруг без спросу тормозит, парализует волю и здравый смысл. Человек уже не хочет спастись, он хочет продлить свое существование… на минуту, на секунду… Вместо того чтобы драться, он будет ждать своей очереди умереть.
Ни хрена, сказал Севка своему телу. Ничего у тебя не получится. Я буду жить.
– Так ты иди… – Костя улыбнулся печально. – Я тебя дождусь…
– Ага, – зло сказал Севка. – Еще и ты начни фигню пороть…
– А кто еще?
– Еще я сам готов всякие подлости делать. Добром тебя прошу – не дергай меня. Не доводи до истерики…
Севка поднялся на край балки, осмотрелся.
Пусто.
Ветер, солнце, птицы.
Самолеты, похоже, сгорели – дымов уже нет.
С севера донеслась канонада. Тяжко перекатывались глыбы.
Север, северо-запад, прикинул Севка. Если это немцы не добивают окруженные части, а просто прорывают фронт или работают по дорогам, то значит это, что формально Севка и Костя в тылу Красной армии. Не в окружении, блин, а вполне себе среди своих…
Севка вспомнил лицо Учителя и сплюнул. Как говорил отец, от таких своих – вся рожа в шрамах. Таких своих нужно к стенке ставить. Без суда и следствия. И рука не дрогнула бы.
Загрохотало на юге.
То есть все-таки у немцев в тылу. В окружении. Один раз Севка уже в окружении был, в августе сорок первого. И чуть не попал в январе сорок второго, когда наступление под Москвой уже остановилось, а он с группой по инерции все еще двигался на запад. В январе – повезло, вовремя повернули назад. А сейчас…
– Что там? – спросил Костя.
– Степь да степь кругом, – ответил Севка и спустился вниз. – Сейчас еще немного передохнем и двинемся дальше… Ты как себя чувствуешь?
– Не хуже, – слабо улыбнулся Костя. – Пить хочется, но пока еще терпимо…
Пить… Это скоро станет проблемой. Солнце палит немилосердно, воздух уже начинает дрожать, а ведь еще даже и не полдень.
Севка потерпит, а вот Костя…
– А у тебя легкое не задето, – сказал
– Это хорошо, – кивнул Костя. – Что без пузырей… Ты мне скажи, друг сердечный, какого хрена ты там, в хате, выпендриваться начал?..
– Ты о чем?
– Нам же предложили выход… Простой переход к казакам. С последующим возвращением к своим. Что, трудно было сообразить? Мы согласились бы…
– Кровью заслужили бы доверие, – подхватил Севка. – Сколько там в сарае еще оставалось краснопузых? Двадцать? Тридцать? Смею тебя заверить, их бы нам поручили довести до кондиции. Нет?
– И что? – спросил Костя. – Их бы все равно убили. И с нами, и без нас. А мы бы остались живы. Если бы ты не начал там в оскорбленную гордость играть. Брезгливый он, видите ли…
– Да пошел ты… – начал Севка, но осекся и улыбнулся виновато: – Я и сам не знаю почему. Вот хотел ведь согласиться, и в самый последний момент… Но ты ведь тоже мог принять решение… Не лезть с этим «присоединяюсь к предыдущему оратору», а просто сказать, что да, готов влиться в славное племя готов… Кстати, у нас готами называют не казаков вовсе… Есть такие придурки…
– Ты от разговора не уворачивайся, – помотал головой Костя. – Я мог, конечно, и сам… Но кем бы я тогда в своих глазах был? И в твоих? Ты, значит, герой, а я – в дерьме? Хорошо устроился…
– И даже не старайся, – сказал Севка. – Разозлить меня не получится. Ну, не хватило нам с тобой ума – чего уж теперь…
– Чего уж… – протянул Костя. – Я тебя вообще не понимаю, если честно. Какого беса ты тут корячишься, на этой войне? Тебе ведь Орлов еще прошлой осенью предлагал вернуться туда, к себе. У вас там эти… компьютеры, телевизоры… Не стреляют… Не стреляют ведь?
– Не то чтобы совсем, но в целом – нет, не стреляют… – подтвердил Севка. – Много чего есть. И пить.
– Так какого ты тут? Родину защищаешь? Так ты ведь твердо знаешь, что нечего ее защищать. Незачем. Все ведь и без тебя получилось. Девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Так зачем ты здесь? Почему не ушел? Игрушку для себя придумал? Как у вас в этих компьютерах? Я помню, ты рассказывал… Или изменить что-то решил в истории? Только пока что-то ты не очень стараешься, Сева… Вместе со мной в кровищи ковыряешься, выполняешь приказы комиссара… Зачем тебе это? – Костя закрыл глаза.
Устал. И ведь все равно пытается Севку раскачать и прогнать. Только не получится. Педагоги у них общие.
Комиссар и Евграф Павлович – они умеют вправлять мозги. Учили четко делить мир на белое и черное. И как-то у них странно выходит. С одной стороны, вбивают они в головы молодежи цинизм и прагматизм, а на выходе получается какая-то каша из понятий о долге, чести и преданности идеалам.
Костя, кажется, задремал.
Это хорошо, подумал Севка. Потому что ответить ему нечего. Все правильно сказал Костя – и ответить нечего, и делать тут нечего, кроме как тянуть лямку, выполнять приказы и убивать. Вот и в Ростов они попали, выполняя приказ комиссара.