1956. Венгрия глазами очевидца
Шрифт:
Вот здесь я видел раскрепощенного Кадара — человека с повеселевшими, и не только от выпитого вина, глазами, совсем непохожего на делового, занятого сверх всех человеческих норм, озабоченного огромной ответственностью государственного деятеля.
Кадар вел непринужденные беседы, все присутствующие могли с ним спорить, говорить ему: «Янош, ты плохо делаешь то-то и то-то», советовать ему, как надо вести политику, особенно в отношении крестьян. Кадар слушал, внимал и набирался здесь, как он говорил, накопленной веками сермяжной правды и народной мудрости.
Иногда на такое «лесное» мероприятие они выезжали вместе с Марией — его женой. В таких случаях загодя покупались детские игрушки.
Мне казалось, что это и есть настоящая жизнь Кадара, его призвание, что это ему гораздо ближе, чем вечная драка с полицейскими Хорти в прошлом. Или, как он говорил: «В бытность мою министром внутренних дел другая была охота — на бандитов, на линчевателей-уголовников или заблудившихся в политической драке молодых ребят, а также вынесение им смертных приговоров, когда они становились убийцами многих невинных людей и по закону должны были быть наказаны».
Возможно, я ошибаюсь, но в каждом человеке может быть несколько людей, а Кадар был по характеру сложным человеком: где-то — сентиментально добрым (особенно к друзьям, которые спасли его и его жену в трудные времена), а где-то — жестоким полицейским — беспощадным к врагам, его личным и врагам венгерской страны. Сам себя в порыве откровенности он называл «добрым полицейским мадьярского народа».
…Кадар имел привычку расспрашивать обо всем, что касается жизни находящихся рядом с ним людей: во время охоты, например, интересовался моими прежними вылазками на природу. Думаю, заодно проверял — настоящий ли я охотник или хвастун (большинство охотников, как правило, хвастуны). Я ему поведал об утиных подсидках в шалашах на болотах с селезнем, об истинно русской охоте с гончаками на зайцев, с манком на рябчиков, о весенней «тургеневской» охоте на вальдшнепа, об охоте на лис с «приманками», обложной с флажками — на волков, с загонами — на медведя.
Упомянул я ему и о моей последней охоте на медведя перед вызовом в ноябре 1956 года в Венгрию. Об этой запомнившейся мне охоте на Кавказе я рассказал без хвастовства Кадару в подробностях, тем более что главным в рассказе был не Байков, не медведь, а неординарный человек, которого я встретил во время той охоты. Его рассказ был для меня еще одним разоблачением упорно распространяемой легенды о невиданной скромности вождей пролетариата.
Но все по порядку. Вот как вспоминается мне этот, один из последних моих разговоров с Кадаром. В сентябре 1956 года, после болезни, я получил отпуск и поехал восстанавливать здоровье на Кавказ, в Гагры, в санаторий имени XVII партсъезда (был такой!). Через некоторое время в санаторий пришли крестьяне-абхазцы, выяснить, нет ли среди отдыхающих охотников. Крестьян замучили медведи, спустившиеся с гор, где они обычно обитали. В том году основная пища медведей, желуди, полностью отсутствовала — в горных дубравах Абхазии был неурожай.
У бедных крестьян-абхазов, в незапамятные времена согнанных грузинами с прибрежных плодородных земель в горы, все их сельскохозяйственное производство велось на небольших каменистых участках, куда земля затаскивалась на своих горбах их предками,
Руководил охотой заведующий городским отделом потребкооперации старый поджарый старичок по фамилии Чачба. Ну, охота была как охота, распугали мы медведей, одного убили, ели потом шашлык из медвежатины, и ничего особо примечательного в этом не было. А вот старичок оказался очень интересным, и запомнились мне его необычные воспоминания. Старичок оказался князем Константином Чачба, одним из двух братьев, которые до 1917 года владели Гаграми. В марте 1918 года старший брат был расстрелян, а он, младший, бежал в горы, где находил себе пропитание охотой (у них в семье все охотились). Жил где придется, скрываясь от новых местных властей.
Когда же гражданская война в Абхазии закончилась и грузинских меньшевиков прогнали, то вожди победителей — большевики — стали приезжать в Гагры отдыхать на море и охотиться. Понадобились опытные егеря. Новым властям кто-то напомнил о Константине Чачба. Ему обещали простить, что он был «нетрудовой элемент», если он будет сопровождать на охоте новых пролетарских хозяев-вождей. Бывший князь согласился организовать охоту для князей действующих. Чачба рассказал, как охотились Троцкий, Карахан, Томский, Енукидзе и другие тогдашние высшие властители.
«Все новоявленные охотники стрелять, конечно, не умели, — рассказывал Чачба, — но спуститься с гор в Гагры без убитой козы или кабана не хотелось. Я быстро нашел способ не оскорблять самолюбие государственных мужей, — продолжал он. — Я обычно становился около почтенного охотника, показывал, как надо целиться, а в момент его выстрела стрелял сам: я-то попадал! Уловки мои иногда разгадывались, но прощались — победителей не судят. Так это все продолжалось до тех пор, пока на Кавказ не стал приезжать на отдых Сталин. Меня представили ему в конце 20-х годов. „Князь, будешь начальником моей охоты“, — сказал мне Сталин. Я удивился — знал, что Сталин не любил охотиться, а с середины 20-х годов вообще не терпел никого рядом с собой с оружием, за исключением верной ему охраны. Но моя задача состояла в том, — рассказывал Чачба, — чтобы, где бы ни отдыхал Сталин на Кавказе, у него была бы дичь от меня. Я стал поставщиком дичи Его Величества. „Я подобрал тебе должность согласно твоему княжескому происхождению“, — подтвердил „Князь Князей“».
Дичь могли ему поставлять и другие заготовители. Но Сталин не любил случайностей в подборе пищи для своего стола, и Чачба долгое время работал на Сталина.
«Особенно тяжело мне стало, когда Сталин начал отдыхать на озере Рица. Застолья стали частые и многочисленные, и отстреливаемой дичи стало не хватать, а по велению хозяина она должна быть всегда. Тогда я нашел выход: организовал звероферму с дикими козами, кабанами и горными оленями, выкармливал пойманных и приносимых мне оленят, кабанят и козлят и поставлял дичь в имение Сталина по первому требованию с охраняемой зверофермы. Но и сам я, — закончил свой рассказ Чачба, — не переставал охотиться до тех пор, пока не начал прихварывать и меня освободили, с почетом проводили на пенсию. Но без работы жить не мог, пошел в потребкооперацию».
Недолго прожил Константин Чачба после нашей встречи, он умер от рака в 1958 году.
Встреча на охоте весной 1958 года была последним моим длительным свиданием в качестве переводчика с Яношем Кадаром. Позднее я не раз встречался с ним, однако эти встречи были короткими, мне не очень запомнившимися. Но память об этом незаурядном, сложном и противоречивом деятеле Мадьярии, с которым мне, рядовому человеку, посчастливилось работать и наблюдать за событиями его государственной и личной жизни, — осталась у меня навсегда.