1968. Год, который встряхнул мир
Шрифт:
Кого вы поддерживали во время событий в Чикаго? Они породили еще один раскол из тех, что были столь характерны для 1968 года. Либо вы были на стороне Дейли и полиции, подвергнутых суровой критике даже со стороны «Уокер ри-порт», либо на стороне демонстрантов, хиппи, «йиппи», участников антивоенных движений и помощников Маккарти. Хамфри, покидая конвенцию в качестве нового кандидата от демократической партии, сказал: «Волнения, пожары, резня, хулиганство, торговля наркотиками и неуважение к закону — все это предвестники анархии». Что бы это ни означало, ясно было, что он сторонник Дейли и полиции, сторонник «закона и порядка» (таково было новое кодовое наименование того, что другие называли «противостоянием белых»). Хамфри наделялся получить голоса сторонников Джорджа Уоллеса и Ричарда Никсона. У левых, полагал он, не будет иного выбора, кроме как принять его кандидатуру.
Перед тем как покинуть Чикаго, Хамфри дал интервью корреспонденту Си-би-эс Рождеру Мадду и отказался от прежнего своего утверждения о том, что был слишком занят, принимая гостей, сказав:
«Ей-богу, любой, кто увидит что-нибудь подобное, ощутит боль в сердце, как и я. Но я думаю, что проклятия следует посылать в адрес того, кто их заслуживает. Я считаю, мы должны перестать думать, что мэр Дейли сделал что-то не так. Он поступил верно...
Я знаю, что вызвало демонстрации. Они планировались заранее конкретными людьми, жителями нашей станы, которые считают, что единственное, что они должны делать, — это бунтовать, и так они и поступают. Они не хотят трудиться на благо мира. Я не желаю тратить на них время. Непристойная брань, богохульство, сквернословие, звучавшие ночь за ночью перед отелями, были оскорблением для каждой женщины, матери, дочери — в конечном итоге для всякого человеческого существа. Этот язык не потерпит никто... И вы еще удивляетесь, что полиция начала действовать?»
То, что Хамфри был настолько шокирован непристойной лексикой, было удивительно для человека, который непосредственно перед этим работал несколько лет с Линдоном Джонсоном. Но Джонсон не выражался подобным образом при женщинах, что соответствовало традиционным представлениям о хороших манерах. Возможно, Хамфри был бы шокирован, узнав, что психиатр, преподававший в Колумбийском университете во время весенних волнений, писал, что женщины в Бернарде были склонны «проклинать копов» даже более, чем мужчины в Колумбийском университете. «Они понимали, что ругань — это оружие, одно из немногих, доступных им». Уильям Зинссер написал об этом в журнале «Лайф»: «Феминизм обрел свое высшее и последнее орудие — слово из четырех букв», — но затем он ссылался в своей статье на «девушек из Бернарда» и «юношей из Колумбийского университета».
Большинство из тех, кого пропасть между поколениями, отделяла от Хамфри, очевидно, не ужасались, как он, из-за того, что «дурные слова» произносятся перед лицом прекрасного пола. Почему Хамфри не потряс антисемитизм Дейли, не говоря уже о слове, которое обозначает интимные отношения с чьей-либо матерью? В любом случае после своего «ей-богу» он потерял большинство сторонников. К 1968 году очень немногие использовали выражение «ей-богу».
На следствии Эбби Хоффман выразил согласие с мэром Дейли, что протестующих привело в Чикаго именно желание появиться перед телекамерами. В сентябре Хоффман хвастался: «Благодаря нашим действиям в Чикаго Ричарда Никсона выберут президентом». Многие были склонны согласиться с такой оценкой. Однако, по традиции, в кампании по-прежнему должны были участвовать два кандидата. Странно, но в первый раз за весь 1968 год вопрос о войне во Вьетнаме не был решающим.
Чудесным образом во время избиений дубинками в Чикаго никто не погиб, хотя один из убегавших был застрелен. Полиция заявила, что он был вооружен. Это была наиболее тяжелая неделя войны во Вьетнаме: погибло триста американцев, тысяча была ранена и, по приблизительным подсчетам, было убито четыре с половиной тысячи вражеских солдат.
Глава 17
СКОРБЬ ПРАЖСКОЙ ВЕСНЫ
Я думаю, что в течение долгого времени наш ненасильственный подход и моральное превосходство чехословацкого народа над агрессором имели и все еще имеют моральное значение. Оглядываясь назад, можно сказать, что мирный подход внес свой вклад в развал «агрессивного» блока... Я уверен: моральные соображения наличествуют в политике не только потому, что малые страны должны поступать в соответствии с моралью, поскольку не в состоянии дать отпор более сильным державам. Без морали невозможно говорить о международном праве. Пренебрежение моральными принципами в сфере политики возвращает нас к господству закона джунглей.
Во вторник, 20 августа, Антон Тацкий, секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Словакии и близкий друг Александра Дубчека, вернулся
20 августа было туманным летним днем. Жена Дубчека, Анна, встала еще ночью из-за болей, вызванных проблемами с мочевым пузырем. Утром во вторник Дубчек повез ее в больницу и объяснил, что во второй половине дня у него встреча с членами президиума, на которой он должен председательствовать, а потому не сможет приехать к ней до утра в среду. Это было заседание президиума перед XIV съездом партии, который должен был состояться тремя неделями позже, и Дубчек и его коллеги хотели использовать оный для официального закрепления достижений Пражской весны.
На выходных, когда участники акции протеста уже начали располагаться в Линкольн-парке, а чикагская полиция еще не-сделала первый решительный шаг, судьба Пражской зари, как ее называли в Чикаго, была уже решена Брежневым и Косыгиным в Москве. Советы считали, что Президиум ЦК КПЧ, лишь завидев движущиеся танки, свергнет Дубчека и его команду. Согласно некоторым сценариям, Дубчек и другие ключевые фигуры должны быть отданы под суд и казнены. Главный печатный орган ГДР, газета «Нойес Дойчланд», считая, что советский план сработает, вечером, когда состоялся ввод войск, напечатала сюжет о начале восстания в Чехословакии и создании нового революционного правительства, которое обратилось с просьбой о военной помощи.
Но новое правительство сформировано не было, и некому было просить Советский Союз начать вторжение. Заседание Президиума ЦК КПЧ, как и предполагалось, затянулось до вечера. Прямо тут же и поужинали. Двое членов президиума разочаровали остальных, предложив проект, сводивший на нет достигнутое за последние месяцы. Но особой поддержки они не добились. В одиннадцать тридцать премьер-министр Олдр-жих Черник позвонил министру обороны и после этого сообщил: «Армии пяти стран пересекли границу республики и занимают нашу территорию».
Дубчек, словно оставшись наедине со своей семьей, тихо сказал: «Это трагедия. Я не ожидал, что это произойдет. Я себе и представить не мог, что они предпримут против нас такое». По его щекам потекли слезы. «Я всю свою жизнь посвятил сотрудничеству с Советским Союзом, а они так поступили со мной. Это моя личная трагедия». По другой версии, он сказал: «После всего, что было, они так поступили сомной\» Кажется, впервые в жизни он усомнился в отцовских представлениях о том, что Советский Союз — это и есть великое будущее. Первоначальной реакцией многих руководителей Чехословакии, включая Дубчека, было желание подать в отставку, но вскоре Дубчек и другие поняли, что смогут гораздо больше затруднить положение Советов, если откажутся уйти в отставку и будут настаивать на том, что только они являются законным правительством Чехословакии. Пройдет всего один день, и московские лидеры начнут понимать, какую страшную ошибку совершили.
Тремя днями раньше состоялась секретная встреча Дубчека с венгерским руководителем Яношем Кадаром. Люди поколения Дубчека в Праге были невысокого мнения об Ульбрихте и Гомулке. Зденек Млынарж, один из секретарей ЦК КПЧ, называл их «враждебно настроенными, самодовольными и дряхлыми стариками». Болгарский лидер Тодор Живков был ближе Дубчеку по возрасту, но считался скучным и, видимо, тупым человеком. Кадар же, напротив, пользовался уважением как интеллигент и сходный по взглядам с Дубче-ком коммунист, желавший успеха чехословацким реформам по тем же причинам, по которым Гомулка им противостоял. Кадар предполагал распространение реформ и на его страну. Но он понял, что начнется разлад с остальными венгерскими руководителями и что в этом случае Венгрия рискует вступить в разногласия с Москвой. Венгрия, пережившая вторжение двенадцатью годами раньше, не собиралась бунтовать вновь. Кадар, по-видимому, знал о том, что решение о вводе войск уже принято или вот-вот будет принято, когда собирался ехать на встречу с Дубчеком, чтобы предупредить его и убедить отказаться от занимаемой им ныне позиции. Кадар даже предостерегал Дубчека, что советские руководители не таковы, как тот их себе представляет, и что Дубчек не понимает, с кем имеет дело. Было уже, видимо, слишком поздно, Дубчек, во всяком случае, не понял осторожных, но очень серьезных предупреждений Кадара.