1974: Сезон в аду
Шрифт:
И тут я увидел все это снова.
Черно-белые фотографии Жанетт и Сьюзан, грязные коленки, подтянутые к подбородку и забившиеся в угол, маленькие ручки, закрывающие глаза, комната, наполненная большими белыми вспышками.
Взрослые улыбки и детские глаза, грязные коленки, в костюмах ангелов, маленькие ручки, закрывающие кровавые дырки, комната, наполненная большим белым смехом.
Я увидел голого мужчину в бумажной короне, насилующего маленьких девочек под землей.
Я увидел его жену, шьющую
Я увидел недоразвитого мальчишку-поляка, крадущего фотографии и проявляющего новые.
Я увидел мужчин, строящих дома, наблюдающих за маленькими девочками, которые играют через дорогу, делающих снимки, делающих пометки, строящих новые дома рядом со старыми.
Потом я снова посмотрел на Джорджа Марша, на прораба, умирающего в агонии на ложе из мертвых алых роз.
Джордж Марш. Очень хороший человек.
Но этого было недостаточно.
Я увидел Джонни Келли с молотком в руке, с недоделанной работой.
Но и этого было недостаточно.
Я увидел мужчину, завернувшегося в бумагу, в планы, охваченного темными видениями ангелов, рисующего дома из лебедей, молящего о тишине.
Но этого тоже было недостаточно.
Я увидел того же мужчину, сидящего на корточках в темном углу, кричащего: «Сделай это для меня, Джордж, потому что Я ХОЧУ ЕЩЕ И ПРЯМО СЕЙЧАС».
Я увидел Джона Доусона.
И это было уже слишком.
Я побежал из пещеры обратно по тоннелю, сгорбившись, потом ползком, прислушиваясь к шуму воды, по шахте, ведущей в сарай, его крики — в темноте, их крики — у меня в голове.
У нас был такой хороший вид из окна, пока эти новые дома не понастроили.
Ядополз до лестницы и подтянулся, ободрав спину о край шахты, ведущей к свету.
Я начал подниматься.
Я добрался до самого верха и выполз в сарай.
Она все еще лежала на животе, привязанная к верстаку.
Я лежал на полиэтиленовых мешках, тяжело дыша, покрывшись испариной, держась на одном адреналине.
Она улыбнулась мне, слюни текли по ее подбородку, моча — по колготкам.
Я схватил с верстака нож и разрезал веревку.
Я толкнул ее к шахте и, оттянув ее голову назад за волосы, приставил нож к ее горлу.
— Ты полезешь обратно вниз.
Я развернул ее и пнул по ногам, заставив их провалиться в пустоту.
— Хочешь — падай, хочешь — спускайся по лестнице. Мне по херу.
Она поставила ногу на скобу и начала спускаться вниз, не сводя с меня глаз.
— Пока смерть не разлучит вас, — плюнул я ей вслед.
Ее глаза сверкали в темноте не мигая.
Я развернулся, взял толстую черную веревку и опустил крышку люка на место.
Я схватил мешок цемента и втащил его на закрытый люк, потом
На мешки с цементом я положил мешки с удобрениями.
Я сам сел сверху и почувствовал, как холодеют мои ноги и ступни.
Я встал и взял с верстака навесной замок с ключом.
Я вышел из сарая, закрыл дверь и повесил на нее замок.
Я побежал по полю, зашвырнув ключ в грязь.
Дверь в дом номер шестнадцать по-прежнему была приоткрыта, по телевизору шел сериал «Королевский суд».
Я вошел в дом и посрал.
Я выключил телевизор.
Я сел на их диван и стал думать о Поле.
Потом я прошелся по их комнатам, заглядывая во все шкафы и ящики.
В платяном шкафу я нашел дробовик и коробку патронов. Я завернул его в мешок для мусора и вышел на улицу, к машине. Я положил дробовик и патроны в багажник «макси».
Вернувшись в бунгало, я еще раз осмотрелся, затем запер дверь и спустился по дорожке к калитке.
Я стоял у стены и смотрел на ряд черных сараев, дождь тек по моему лицу, я был весь перепачкан грязью.
Я сел в машину и уехал прочь.
ЛЮБОВЬ.
Повсюду любовь.
Вилла «Шангри-Ла» — в каплях дождя, срывающихся с ее водосточных труб, — одиноко пригнулась под усталым серым небом.
Я поставил машину за очередной грязной изгородью на очередной пустой улице и пошел по очередной печальной подъездной дороге.
Шел снег с дождем, и мне снова стало интересно, имеет ли это хоть малейшее значение с точки зрения гигантских золотых рыбок. Я знал, что Джордж Марш страдал и Дон Фостер, наверное, тоже, но я не знал, какое значение это имеет для меня.
Я хотел пойти посмотреть на больших ярких рыбок, но продолжал идти мимо.
Перед домом не было ни единой машины. Лишь два промокших пакета с молоком стояли на пороге в проволочной корзине.
Мне было плохо и страшно.
Я опустил глаза.
У меня в руках был дробовик.
Я нажал на кнопку звонка и услышал, как по вилле «Шангри-Ла» разнесся колокольный перезвон, думая об окровавленном члене Джорджа Марша и окровавленных коленях Дона Фостера.
К двери никто не подходил.
Я снова нажал на кнопку и постучал прикладом дробовика.
Тишина.
Я толкнул дверь.
Она оказалась открытой.
Я вошел.
— Эй!
В доме было холодно и почти совсем тихо.
Стоя в прихожей, я еще раз позвал:
— Э-эй!
До меня донеслось тихое продолжительное шипение, затем несколько глухих щелчков.
Я повернул налево и вошел в просторную белую гостиную.
Над неработающим камином висела увеличенная черно-белая фотография лебедя, взлетающего с поверхности озера.