1977. Кошмар Чапелтауна
Шрифт:
Вот и все.
На сегодня.
Я стою в коридоре, возле столовки.
Я звоню домой.
Никто не отвечает.
Они все еще в больнице или уже спят. В любом случае она – в отключке.
Я вижу ее отца на койке, вижу, как она ходит взад-вперед по отделению, носит Бобби на руках, пытается укачать его, чтобы не плакал.
Я кладу трубку.
Я звоню Дженис.
Она отвечает.
– Опять ты?
– Ты одна?
– Пока да.
– А потом?
– Надеюсь, что нет.
– Я постараюсь приехать.
– Еще бы.
Она кладет трубку.
Я смотрю на истертый пол, на следы ботинок и грязь, на свет и тени.
Я
Я не знаю, куда идти.
Звонок в студию: Вы вчера это видели? (Читает) Вопящая толпа окружила Королеву. Королевская прогулка по парку Кэмпердаун закончилась ужасной массовой истерией. Тысячи орущих людей прорвались через хлипкие веревочные заграждения и обступили Королеву и Герцога Эдинбургского со всех сторон. Полиция пыталась разогнать толпу и восстановить порядок. Одна женщина, попав в самую гущу толпы, кричала: «Я дотронулась до Королевы!»
Джон Шарк: Несчастная дуреха.
Слушатель: Слушайте дальше (читает): Утром того же дня муниципальные служащие были вызваны на работу: им было приказано стереть надписи антироялистского содержания со стен и заборов, расположенных вдоль маршрута Ее Величества.
Джон Шарк: Вот сволочи, хуже ирландцев.
Глава вторая
Грязный старинный английский городишко? Как этот старинный английский городишко оказался здесь? Знаменитый массивный серый дымоход его самой старой фабрики? Ему здесь не место! С какой стороны ни загляни, между ним и смотрящим не торчит никакое ржавое копье. Так что же и это за копье, откуда оно взялось? Может быть, по приказу Ее Величества, для казни целой оравы грабителей из разных концов Империи? Так и есть, и цимбалы звенят вслед длинной королевской процессии, следующей во дворец. Десять тысяч шпаг сверкают на солнце, три тысячи танцовщиц рассыпают цветы. За ними следуют белые слоны в сине-бело-красных попонах и полчища слуг. И все же труба маячит позади, там, где ее не может быть, и на пике никто не корчится в страшных муках. Останься! Неужели фабричный дымоход – такое же недостойное зрелище, как и ржавая железная пика рамы старой перекосившейся кровати? Останься! Мне двадцать пять и больше, в честь этого – праздничный звон колоколов. Останься.
Телефонный звонок.
Я знал, что это – Билл. И я знал, что ему от меня нужно.
Я потянулся через коричневую подушку, старые желтые романы, россыпь серого пепла, снял трубку и сказал:
– Резиденция Уайтхедов.
– Произошел еще один случай. Ты нужен мне здесь. Я положил трубку и рухнул в мелкую канаву, которую сам себе вырыл в простынях и одеялах.
Я уставился на потолок, на парчовый абажур, на облезшую краску и трещины, напоминающие сплетение вен.
Я думал о ней, я думал о нем, колокольня церкви Св. Анны возвещала рассвет.
Телефон зазвонил снова, но я уже закрыл глаза.
Я проснулся в поту, словно насильник, после снов, в которых сам себе не мог признаться. Деревья за
Мальчик, забытый всем миром.
Я подтащил свою старую сумку по вытертому ковру к комоду, замер на секунду перед зеркалом, набитый жалкими костями потрепанный костюм, в котором я спал, в котором меня посещали сновидения, в котором я прятал свою шкуру.
Люблю, люблю, люблю.
Я сел перед комодом на табуретку, которую смастерил своими руками в студенческие годы, приложился к виски и стал размышлять о Диккенсе и его Эдвине, [5] обо мне, о моем и обо всем твоем:
5
Речь идет о незаконченном романе Чарльза Диккенса «Тайна Эдвина Друда».
Эдди, Эдди, Эдди.
Я подпевал:
«Однажды мой принц придет ко мне»,или, кажется, это было «Если б знала я, что ты придешь, пирог бы испекла»?
Ложь, которую мы произносим вслух, и ложь, которая остается недосказанной:
Кэрол, Кэрол, Кэрол.
Какой замечательный человек:
Надрочившись вдоволь, лежа на спине на полу ванной, пытаясь дотянуться до туалетной бумаги.
Я стер сперму с живота и смял бумагу в комок, пытаясь выкинуть их из головы.
Искушения Святого Джека.
Опять этот сон.
Опять мертвая женщина.
Опять вердикт и приговор.
Опять, все начинается опять.
Я проснулся, стоя на коленях на полу возле кровати, с руками, сложенными в благодарственной молитве Спасителю за то, что я – не убийца из собственных снов, за то, что он жил и простил меня, за то, что ее убил кто-то другой.
На двери загремела крышка почтового ящика.
Детские голоса запели в щель:
Джека объелся крэка, Джекоман – наркоман, иди в жопу, Джек Говноед.
Я не мог понять, утро это было или день, может быть, это была просто кучка школьников, прогуливающих уроки, которых принесло сюда, чтобы вынуть из меня мои нервы и выбросить их на солнцепек, на съедение муравьям.
Я лег на другой бок, вернулся к «Эдвину Друду» и стал ждать, пока кто-нибудь не придет и не заберет меня отсюда.
Снова зазвонил телефон.
Пока кто-нибудь не спасет мою душу.
– У тебя все нормально? Ты знаешь, сколько сейчас времени?
Времени?Я не знал даже, какой, бля, сейчас год, но кивнул и сказал:
– Я просто никак не мог проснуться.
– Все с тобой ясно. Ну, главное, что ты здесь. Спасибо, что сделал одолжение.
Можно было подумать, что за время отсутствия я успел соскучиться по суете нашей редакции, по ее звукам и запахам, но я ненавидел их, они вызывали у меня панику. Ужас и ненависть сродни тем, которые вызывали у меня классы и коридоры нашей школы, их звуки и запахи.