1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 1. Апрель-июнь
Шрифт:
— Не слыхала, — отозвалась Аомамэ.
— Для сенсации слишком скучно. Похоже на обычный инсульт. Жаль мужика, прожил всего лет сорок…
— Сердце нужно беречь.
Тамару кивнул.
— Вся проблема в образе жизни. Беспорядочный режим, стресс, недосыпание. Все это убивает.
— Рано или поздно всех нас что-нибудь убивает.
— В философском смысле — да.
— Вскрытие будет? — спросила Аомамэ.
Наклонившись, Тамару стряхнул с туфли невидимые пылинки.
— У полиции лишнего времени нет. И бюджет ограниченный. Вскрытием трупа без
— Да уж. Особенно безутешная вдова.
Тамару выдержал паузу, а затем протянул ей правую ладонь — огромную, как бейсбольная перчатка. Аомамэ пожала ее. Крепко и с чувством.
— Устала небось? — спросил Тамару. — Тебе сейчас бы отдохнуть.
Уголки губ Аомамэ чуть-чуть приподнялись — почти как в улыбке. И все-таки то была не улыбка, но лишь намек на нее.
— Как Бун поживает? — спросила Аомамэ.
— Веселый, спасибо! — ответил Тамару.
Буном звали немецкую овчарку, что охраняла усадьбу. Умный, покладистый пес. Хотя и с целым букетом странных привычек.
— По-прежнему жрет шпинат?
— Со страшной силой. На этот чертов шпинат сейчас цены высокие, закупать постоянно — чистое разорение. А он все жрет и жрет.
— В жизни не слыхала, чтобы собаки питались шпинатом.
— Проблема в том, что он не считает себя собакой.
— Кем же он себя считает?
— Существом, не принадлежащим ни к какому конкретному виду.
— Суперпес?
— Вроде того.
— И поэтому любит шпинат?
— Вряд ли поэтому. Просто любит шпинат, и все. Со щенячьих времен.
— Так, может, оттого и вырос вольнодумцем?
— Возможно, — кивнул Тамару. И бросил взгляд на часы. — У тебя, кажется, на полвторого назначено?
Аомамэ кивнула.
— Несколько минут еще есть.
Тамару неспешно поднялся.
— Жди меня здесь. Может, сегодня пораньше примет, — сказал он. И растворился в дверном проеме.
Наблюдая за роскошными ивами, Аомамэ ждала его возвращения. Ветра не было, и деревья склонили кроны до самой земли. Точно люди, погруженные в задумчивость, когда им ничто не мешает.
Через пару минут Тамару вернулся.
— Пойдем вокруг дома, — сказал он. — Сегодня встреча в оранжерее.
Они обогнули сад и под сенью ив прошли к оранжерее, что располагалась сразу за главным зданием усадьбы. Здесь, на заднем дворе, уже не было деревьев, и все вокруг было залито солнцем. Осторожно, стараясь не выпустить бабочек, Тамару приоткрыл стеклянную дверь сантиметров на тридцать, пропустил вперед Аомамэ. Затем проскользнул внутрь сам — и тут же закрыл дверь за собой. Не самая простая задачка для великана, но Тамару справился с ней безупречно. Хотя и чувствовалось, что в таких пируэтах он, конечно, не специалист.
Под огромной стеклянной крышей оранжереи царила вечная весна. Всюду цвели цветы. По большей части — самые заурядные. Из горшков на полках выглядывали гладиолусы, анемоны, маргаритки и прочие лесные и садовые обитатели, знакомые всем и каждому.
Незатейливость флоры, впрочем, обильно компенсировалась самыми разными бабочками. Судя по всему, хозяйка усадьбы и разбила-то эту оранжерею не столько ради цветов, сколько для разведения экзотических бабочек. И цветы подбирала не по внешнему виду, а по богатству нектара, который те или иные бабочки собирали. Разведение редких бабочек наверняка требовало каких-то особых знаний, усилий и необычного оборудования. Вот только где именно хозяйка могла этим заниматься, для Аомамэ всегда оставалось загадкой.
За исключением самых жарких дней лета, хозяйка часто принимала Аомамэ именно в этой оранжерее. Здесь они могли беседовать с глазу на глаз, не опасаясь, что их слова донесутся через толстые стекла до чьих-то ушей. А уж их беседы — совсем не из тех, что ведут в полный голос и где попало. К тому же в окружении бабочек и цветов хозяйка успокаивалась куда лучше. Это было заметно даже по ее лицу. Самой Аомамэ в оранжерее казалось жарковато, но терпимо.
Хозяйка была миниатюрной старушкой лет семидесяти пяти. С коротко стриженными седыми волосами. В холщовой рубашке с длинными рукавами, кремовых хлопчатых брюках и перепачканных землею кедах. Руками в белых перчатках она сжимала большую железную лейку и, бродя от горшка к горшку, поливала один цветок за другим. Каждый предмет ее одежды казался на размер больше, чем требовалось, но ей самой так было явно удобнее. Всякий раз, застав хозяйку «Плакучей виллы» за таким земным и естественным занятием, Аомамэ заново начинала ее искренне уважать.
Еще до войны эта дочь финансового магната получила аристократическое воспитание, однако вовсе не производила впечатления изнеженной или экзальтированной дамы. А потеряв мужа сразу после войны, занялась делами маленькой инвестиционной конторы, которой владела ее семья, и обнаружила недюжинное чутье в управлении акциями. Настоящий дар от бога, это признавали все. Благодаря ее усилиям контора быстро превратилась в процветающую компанию, а оставленное наследство выросло на целый порядок. Задействовав эти ресурсы, она скупила в центре Токио земельные участки, принадлежавшие до войны императорской семье и прочим аристократам. Затем выждала десяток лет — и, продав свои акции по бешеным ценам, разбогатела еще больше. Все это время старалась не появляться на людях, так что имя ее широкой публике почти не известно; однако нельзя представить ни одного серьезного экономиста, который бы о ней не слыхал. Поговаривали также о ее крепких связях в политике. Но в частной жизни — открытая, умная женщина. И притом — абсолютно бесстрашная. Верит только собственному чутью и, если что решила, всегда добивается своего.