2-Герой-2
Шрифт:
– Хорошо, – сказала Ларкин. – Позже. Ну и разошелся ты, сынок! Демосфен доморощенный. Как ты меня насчет сибаритствования! Но тут ты ошибаешься.
Нурминен обиделся.
– Сволочь вы, мамаша. Были вы сволочь, и сейчас ею остались. Знаете, как мы все… когда…
– Ну у тебя-то это "когда" недолго длилось? – спросила Ларкин, щурясь на солнышко. – С денек-другой, наверное, пока проф аппаратуру не настроил? Волчара, наверное, хватит чувств. Мне и так хреново, чтобы тебе опять нюни вытирать. В конце концов, это все-таки меня убили, а не тебя… – Она покачала головой. – Словно бы мне за Ореха с Ласонькой кто отомстил…
– Провалиться вам, Хелен Джей! – сказал Нурминен. – При чем здесь Адамсы? Это были не наши Адамсы. Все было правильно тогда. Вы всегда правы, как это не странно. Возможно даже, что и пятнадцатого, героически погибнув, вы были правы…
Профессор Баймурзин выключил звук, оттолкнулся обеими ногами от станины стендового кресла с телом Нурминена в ложементе и отъехал на трехколесном стульчике прочь. Баймурзин не видел ничего такого особенного в слезах, но Нурминену было бы неудобно, ситуация внутри Ксавериуса вполне понятным образом перешла в разряд "третий лишний", – а проявлять такт, когда он делу не помеха, профессор полагал обязательным. Пусть его Волчара поплачет на груди у Хелен Джей. Пусть Хелен Джей вволю, наконец, погладит Волчару по голове. И ей это полезно сейчас, а Волчару просто-напросто спасет, поскольку довольно на "Предо" сумасшедших.
Это был очень эмоциональный момент. Обычно профессор старался исключить его, трудно предсказуемый и практически неописуемый математически, но за несколько десятков часов, минувших с момента смерти генерала Ларкин, Волчара превратился в блеклое свое подобие… да и предшествующие дни – ожидания смерти – Баймурзин ясно видел – очень сильно Нурминена подпортили… так что скрыться от эмоций Баймурзин не мог, он и сам их испытывал, а обнадежить Нурминена он заранее просто-напросто боялся – эксперимент мог провалиться. А все запасные варианты, разработанные Баймурзиным с Хелен Джей именно на случай провала воскрешения, были очень уязвимы для критики.
В углу инфоцентра Баймурзин устроил себе чайное гнездышко. На деревянном столе (пластиковом, на самом деле, но очень под дерево) располагалась у него дорогая фаянсовая чаеварка, расписанная египтянами, пакеты с чайными и табачными листьями висели над столом в льняных мешочках на проволочках с "крокодильчиками", роль сахарницы играл старинный кувшинчик с крышечкой, ложки, чашки – в самой последней модели посудомойке. Любил Баймурзин Сагат Варфоломеевич чайку попить. Он заправил чаеварку, включил ее и стал ждать, стоя над столом, в облаке чайных запахов нарастающей интенсивности, он смотрел в стеганную ромбами стену перед собой… о чем думает гений, когда он думает? Неизвестно. Положим, он вспоминал – просто от нечего делать.
Воспоминания начались с пришедшей вдруг на ум мысли о мухах – последней настоящей страсти Сагата Баймурзина. Как они там? Во дворце? Баймурзин построил себе дворец, совсем недавно завершили работы по внутренней отделке. Он выпросил у Ларкин три километра прибрежья на Геродотовом Мысе Аякса и построил там себе дворец-лабораторию и гигантские крытые плантации для привольного и безопасного житья миллиона мух… Баймурзин засмеялся. Угрохал чертовы деньги, а зачем? Давно я уже обхожусь без мух… давно я про вас, любимые мои, не вспоминал, подумал Баймурзин с усмешкой, пробуя ладонью горячесть чаеварки. Вылечился. Он засмеялся. Да, с Ларкин и не захочешь – вылечишься… Как английской соли под черепушку… – вспомнил он. – А ведь я ввязался в войну, во всю эту невероятную историю – только из-за мух. Точнее, из-за пауков, которые мух едят…
Ныне – уже довольно давно – Баймурзин сполна отдавал себе отчет в своей отступившей под напором личности Ларкин душевной болезни, и его теперь даже коробило от воспоминания, как он казнил пауков, съедая их живьем и сладострастно переваривая… одного тетрафесталу съедено – полтонны… Угораздило же вас, НК мои любезные, в один прекрасный сон явиться в обличье тарантула… с надписью "СМЕРТЬ ГАЛАКТИКЕ" на головогруди…
Баймурзин родился ровно семьдесят лет назад на планете Чапанка-1 (ЕН-1131) в большой семье технарей. Его отец был прикладным математиком и его со-отец был прикладным математиком, а мать была статистиком, и Сагатику с определенной неизбежностью светило то же поприще, хотя врожденные способности его были замечательно средними… Зеленый мир под желтым солнцем, Чапанка, был мир колонизируемый медленно. Он был очень богат разными полезностями и обещал стать в будущем крупнейшим на Западе торговым центром, но пока, из-за естественного сопротивления весьма
И затем двадцать пять лет, до 348 года Сагат Баймурзин считался и был душевнобольным, проживая на территории Психиатрического Центра Питтсбурга, разводя в себя в домике мух, нежно им любимых, и уничтожая пауков путем съедания… История болезни Сагата Баймурзина не сохранилась в библиотеке Центра, изъятая, по всей видимости, им самим… Легенда гласит, что однажды, во время ночного кошмара, слились у него в единое целое обидчики мух и убийцы семьи, и проснулся Баймурзин вполне сложившимся гением, с готовым математическим описанием орудия "баймурза", каковое он отослал по сети в адрес личной канцелярии Хи Джей Ларкин, Большого Шефа Запада. Текущую почту разбирал не кто иной как секретарь Ларкин Ксавериус, таким образом, письмо Баймурзино не пропало, а, наоборот, вызвало в Ксавериусе сенсацию, немедленно переданную им по команде, то есть, непосредственно Хелен Джей. Зная Хелен Джей, нетрудно понять, почему спустя всего несколько дней было резко урезано финансирование Плутону-2, а освободившиеся средства ушли на таинственный счет "Псих", а через два года армада НК в секторе RX-5 на своей шкуре поняла, что нечего в дурных компаниях по снам несчастных сумасшедших шляться…
Я здоров, подумал Баймурзин, макая в чашку сухую баранку. Я, наконец, здоров, мне плевать на мух, мне плевать даже на людей, страсть моя иссякла, высохла, я отравлен, и мне нравится вкус яда, отравившего меня, и я, не дурак и не псих, готов во имя чего угодно противостоять кому угодно, – лишь бы на стороне этой старой кошелки с неправильными чертами лица, с невозможной, убийственной для военного политика морально-этической системой, похерившей карьеру и погибшей во имя своих странных убеждений… как это называлось? любовь. Баймурзин засмеялся. У него вдруг возникла странная аналогия. Коровообразное животное, описание и изображение которого вывезли со Странной Какалов и Маллиган. Животное с умиротворяющим биополем, и при том весьма плотоядное и агрессивное… Да, вот уж коровой Ларкин еще никто не называл…
– Сагат, – услышал Баймурзин, поставил чашку, протер запотевшие очки, и вернулся к компьютеру. С центрального монитора системы смотрела на него Ларкин, и после смерти своей, как всегда, легкая на помине.
– Здравствуйте, Хелен. Я очень рад вас видеть, – произнес Баймурзин, ухмыляясь.
– У вас такой вид, Сагат, как будто вы мысленно пририсовываете мне рога и бакенбарды, – сказала Ларкин сварливо. Баймурзину будто мяч в живот попал. Удивленный его смехом, в монитор с той стороны экрана заглянул Нурминен.
– Сагат, у вас истерика? Вы так рады меня видеть? – спросила Ларкин.
– Хелен, я полагаю, странно было бы мне, вашему воскресителю, так реагировать, глядя на дело чар своих, – сказал Баймурзин, разгибаясь. – Я очень рад вас видеть, я испытываю большое удовлетворение, от того что в очередной раз у меня все работает, но не до такой же степени. Извините. Просто ваши слова попали в резонанс с моими мыслями. Вы не поверите, но я действительно пририсовывал вам рога.