Шрифт:
Забытый матрос
На одном из торжественных банкетов,
А произошло это вот как. Врач Кепеш так натер бальзамом обмороженные ноги и руки одного матроса, что тот крепко уснул.
К несчастью, корабельный знаменосец, составляя списки тех, кто отправлялся в путь, не имел свечи, и ошибочно имя Петра Галибы выпало из списка. Когда через пять дней начало светать, капитан заметил, что одного человека не хватает. А узнали об этом вот как. На корабле были метровые свиные колбасы. Их делили между собой таким образом, что каждый кусал колбасу только один раз. Одну колбасу давали двадцати пяти морякам (ибо человек не откусит колбасы больше четырех сантиметров). Капитан заметил, что с тех пор, как сели в лодку, четыре сантиметра колбасы всегда остаются. Это и свидетельствовало о том, что одного человека не хватает.
Возвращаться к забытому матросу не было смысла - тот уже, наверное, умер от голода и жажды, потому что на корабле не осталось ничего съестного.
С Петром Галибой случилось то, что было уже не с одним человеком, который, путешествуя, не проснулся вовремя.
Документ, который нельзя расшифровать
Мой уважаемый друг, штабной врач Кепеш, в одной интересной лекции доказал, что дикие гуси относятся к тем страстным странствующим птицам, которые рыщут по всем странам мира. Нередко тех самых диких гусей, которых спугнул на окраине Балатона какой-то горе-охотник, можно встретить даже на побережье Ледовитого океана. Наведываются они и в Америку, перелетая с гусиной отвагой через Северный полюс. Где-то недель шесть назад в штате Квебек один охотник застрелил дикую гусыню, и когда начал ее ощипывать, то на удивление, заметил, что на хвосте той гусыни на каждое перо было натянуто отрубленное пустое цевье другого пера. Когда охотник снял цевья, то в каждом нашел сложенную тоненькую пленочку бурой окраски. Охотник принес гусыню в город Квебек и подарил доктору Смоллису - известному естествоиспытателю.
Доктор Смоллис сразу понял, в чем дело. Эта дикая гусыня - почтовая. А те бурые, будто загрязненные, пленочки, вложенные в перьевые цевья, не что иное, как тоненькие листочки коллодия, на которых сфотографирован какой-то документ.
Ученому-естествоиспытателю не стоило большого труда с помощью микроскопа перенести текст на белую бумагу. Но каким было отчаяние Смоллиса, когда он не смог узнать в документе язык ни одного из знакомых ему народов.
«Возможно, это один из языков Индии, - решил доктор Смоллис.
– Такие длинные слова составляют только в Восточной Индии».
Доктор Смоллис переписал все записки и переслал их Научному обществу в Калькутте, а кроме того, языковедческим обществам в Мехико и Рио-де-Жанейро. Но они также не смогли расшифровать документы и переслали их другим научным обществам. Так оказались эти таинственные записки в Пекине,
Редакторов в этой редакции было всегда много, и каждый в чем-то разбирался. Были такие, что знали по-английски, по- французски, по-польски, по-итальянски, по-испански, по- гречески, по-турецки, по-персидски - нельзя сосчитать даже со сколькими языками они были знакомы, однако язык тех записок никто не понимал.
К счастью, здесь работал один человек, которого звали Шандором. Он был самым нужным членом редакции, потому что подавал рукописей больше всех. Без него даже нельзя было начать редактирование номера.
Однажды, когда мы все бились над решением загадки, он только посмотрел на нас и улыбнулся: - Посмотрите, господа! Ведь это написано на птичьем языке! Так юноши шифруют свои записки, вписывая в каждый слог одни и те же буквы. Первую строку надо читать: «Дневник Петра Галибы, написанный под льдом».
Вот и разгадали! Разгадали то, чего не удалось сделать ни одной из научных академий мира! Но теперь, когда мы расшифровали таинственный документ, то с рук его не выпустим. Дневник забытого на «Тегетгофе» матроса напечатаем первые.
Укротитель белых медведей
Проснувшись, я почувствовал, что на корабле никого нет. Кричал я, звал своих товарищей, врача, капитана - никто не отзывался.
Меня, наверное, забыли здесь.
В отчаянии обшарил я весь корабль, но нигде не осталось ни кусочка печенья, ни консервов. Не могли забыть здесь хотя бы бутылку токайского. Жизнь моя под угрозой: если не буду питаться - умру от голода, если не буду пить токайского-умру от цинги.
К тому же мои товарищи еще и винтовки забрали с собой, не оставив ни одной, чтобы я хоть мог защититься от хищных зверей или застрелить какую-нибудь дичь. Ведь с пушки медведя не убьешь.
Мысль о пушке показалась мне спасительной. Да, пушки остались здесь! Пойду и выпалю со всех по очереди! Может, мои товарищи еще не очень удалились! Может, услышат выстрелы и
вернутся за мной. С этой мыслью я зашел в ту часть корабля, где стояли пушки, и тут чуть не обомлел от ужаса!
Только приоткрыл я двери, как к ним бросился огромный медведь. (Вероятно, он добрался сюда через бойницу).
Я узнал зверя.
Это была белая медведица, у которой позавчера я застрелил медвежонка. От выстрела на ее спине истлела шерсть, по этой подпалине я узнал зверя.
Я съел ее ребеночка, теперь она съест меня.
Испуганный, вбежал я в физический кабинет и закрыл за собой дверь на засов. Но это слишком ненадежная защита. Медведица лапой разобьет доску и влезет через дыру.
Я погиб. Спасения нет. Может, найду хоть какое-то облегчение перед неизбежной ужасной гибелью? Но как? Да с помощью того средства, которым врачи усыпляют перед операцией больных! Вдохну хлороформ! Вот он стоит в большой фляге. Губка, полная опасной жидкости, была уже в моей руке, когда медведица проломила верхнюю доску дверей и просунула свою страшную голову, хищно оскалив на меня зубы.