20 лет дипломатической борьбы
Шрифт:
Восьмого августа германский посол нанес нечто вроде «прощального визита» на Кэ д’Орсэ, создав при этом у всех впечатление человека, убежденного в том, что ничто более не может остановить Гитлера.
Берхтесгаден, 10 августа. Прислонившись к широкой застекленной двери большого зала, верховный комиссар Лиги Наций в Данциге Бурхардт неподвижно стоит перед Гитлером, который в ярости мечется взад и вперед, отшвыривая ногами и руками попадающуюся на пути мебель.
– Господин верховный комиссар, роковой час пробил, – рычит Гитлер. Зная, что Париж и даже Лондон
В тот же вечер в Риме, во дворце Киджи, Чиано пишет введение к своему дневнику:
«Я возвращаюсь из летней резиденции Риббентропа в Фульде. Мне кажется, что его стремление развязать войну непреклонно. Я убежден, что если бы немцам предоставили даже больше, чем они потребовали, они все равно совершили бы нападение, ибо ими овладел демон разрушения».
Три дня спустя Чиано продолжает записи:
«12 и 13 августа я был в Берхтесгадене. Гитлер полон решимости силой урегулировать польский вопрос. Он требует итальянской поддержки в соответствии со Стальным пактом. В ответ я напомнил ему о секретной статье этого пакта, согласно которой Германия до истечения трехлетнего срока не начнет войны без согласия Италии. Разговор носил чрезвычайно резкий характер. Когда я с целью удержать мою страну вне конфликта напомнил ему о традициях Савойской династии, Гитлер вскричал: «Традиция у вас означает измену!»
На это я заявил: «Италия не присоединится к выступлению Германии против Польши».
И вот Муссолини отказывается в данный момент от встречи с Гитлером.
Париж, 15 августа. На Кэ д’Орсэ никого нет.
По словам одного из наших дипломатов, очень обеспокоенного внезапным предложением Ворошилова прекратить франко-русские переговоры на время, пока Польша не даст своего согласия на проход войск, один русский белоэмигрант, агент-осведомитель министерства, сказал кому-то: «Вы никогда не заключите вашего пресловутого соглашения. Сталин подпишет пакт не с кем иным, как с Гитлером, и не позже, чем в конце этого месяца. После Мюнхена Сталин убежден, что нынешние руководители демократических правительств готовы сделать все возможное и невозможное, как только война станет неизбежной, чтобы направить удар германских армий только на одну Россию. Во Франции и Англии все еще находятся у власти мюнхенцы, а я им не доверяю, повторяет Сталин».
И этот русский белоэмигрант продолжает: «Сталин хорошо знает, что конечная цель Германии – раздавить Россию. Но в настоящее время Россия не готова к обороне, поскольку все ее планы основывались на существовании чехословацкого бастиона».
Никто не придает большого значения этим высказываниям. Тем не менее Боннэ вызывает польского посла Лукасевича.
– Разрешите проход русских войск, – говорит он ему.
Шесть дней спустя, 21 августа, польское правительство окончательно отказывается предоставить право прохода русским войскам.
– Поручили бы вы немцам охранять Эльзас-Лотарингию? – спрашивает Лукасевич.
Наш
«Бронетанковые части и дивизии выходят из столицы рейха в направлении Силезии, – телеграфирует он Боннэ. – Эшелоны с войсками и танками идут весь день. Моторизованная колонна протяженностью более ста километров – на марше в направлении Померании на автостраде Берлин – Штеттин. Мобилизовано два миллиона человек».
Тогда Боннэ дает нашему военному атташе в Москве генералу Думенку полномочия на заключение любой ценой военного договора с СССР. «В случае необходимости русские войска пройдут через Вильно, – предлагает Боннэ, – я это гарантирую». Но Ворошилов отказывается. «Польша – суверенное государство. Франция не может давать обязательства от ее имени», – говорит он.
Беспокойство на Кэ д’Орсэ возрастает. Не отвернулась ли Россия? В полночь агентство «Гавас» сообщает по телефону Боннэ: «Через несколько часов Риббентроп едет в Москву с целью подписать пакт о ненападении».
Боннэ будит Даладье. Тот отвечает:
– То, что вы рассказываете, мой дорогой, – это утка, это идиотизм, ложитесь спать, завтра увидим!
Но агентство ТАСС подтверждает.
Мы проиграли партию.
Двадцать третьего августа в 6 часов вечера, после того как в Кремле подписали советско-германский пакт, на улице Сен-Доминик на чрезвычайном заседании Совета национальной обороны царит атмосфера катастрофы. Протокол ведет начальник личного кабинета Даладье генерал Декан.
Боннэ задает вопрос:
– Следует ли побуждать Польшу к компромиссу? Это дало бы нам время для завершения наших приготовлений. Что думает по этому поводу Генеральный штаб?
– Господа, – говорит Даладье, – речь идет прежде всего о том, чтобы ответить на следующие три вопроса. Первый: может ли Франция безучастно присутствовать при том, как Польша исчезает с карты Европы? Второй: какими средствами она располагает, чтобы воспрепятствовать этому? Третий: какие меры необходимо сейчас предпринять?
Генерал Гамелен замечает:
– Я верю, что Польша окажет достойное сопротивление, которое помешало бы основной массе немецких вооруженных сил направить свой удар против нас до наступления будущей весны. К тому времени, – добавляет он, – Англия будет на нашей стороне.
Ги ла Шамбр информирует после этого о состоянии авиации:
– Что касается истребительной авиации, то мы располагаем большим количеством современных машин, серийное производство которых налажено. Следовательно, состояние нашей авиации не должно более оказывать давления на решения правительства, как это было в 1938 году. В среднем французские и английские самолеты равноценны итальянским и немецким.
Гамелен и адмирал Дарлан повторяют:
– Сухопутная армия и флот в готовности.
Даладье говорит в заключение:
– В течение очень многих лет Франция прилагала большие усилия для создания системы укреплений, обеспечивающих защиту ее границ. Если уж война должна начаться, то предпочтительно, чтобы она возникла в нынешних условиях. Генеральный штаб считает, что вооруженные силы Франции находятся в готовности и что может быть принято только одно-единственное решение – выполнить свои обязательства.