2000 метров над уровнем моря[= Аданешь]
Шрифт:
Аданешь звонко расхохоталась. Абдель-Алем хлопал глазами, глядя то на меня, то на нее, видимо, силясь понять, не его ли мы сейчас обсуждаем.
Аданешь, наконец, успокоилась и вытерла тыльной стороной ладони льющиеся от неудержимого смеха слезы.
— Извините. Но это действительно было смешно. Ну, а отвечая на ваш вопрос, скажу, что все гораздо проще. Эфиопы произошли от поселенцев с Аравийского полуострова. Так что мы, скорее, арабы… Куда ты лезешь, идиот?! — крикнула она, чуть было не въехавшему нам под колеса, велосипедисту.
Аданешь высунулась из окна, и далее последовала тирада «непереводимого местного фольклора».
— Хотите, я сяду за руль? — предложил я, видя, что Аданешь стала немного нервничать.
— Я поведу машину до окраины
— Хорошо, — ответил я, не совсем понимая, почему она боится.
Глава 5
Мы выехали за город, и я сразу понял, чего так боялась Аданешь. Через несколько минут дорога, сузившись до двух полос — по одной в каждую сторону, — выскочила на самый край высоченного, не меньше полукилометра, обрыва и стала бешено петлять, огибая все неровности гигантской горы, склоны которой были сплошь покрыты густыми зарослями опунции. Миновав одну гору, мы очутились на другой, потом на третьей и так далее, медленно перебираясь вдоль тянущегося на юго-запад хребта. То и дело, из-за поворота возникали лениво ползущие навстречу грузовики. Разъехаться с ними было непросто — приходилось прижиматься к узкой, не более метра шириной, обочине, за которой зияла пугающая своей глубиной пропасть. Никаких бордюров или ограждений не было и в помине. Дальше — хуже. Через пару часов асфальт закончился, и мы покатили по грунтовой, посыпанной красноватым щебнем, дороге. Длинный шлейф рыжей пыли вился за нами. За последний час нам попался только один грузовик, двигающийся в попутном направлении. Поначалу пришлось тащиться за ним в густом облаке пыли, а потом обгонять, протискиваясь между грузовиком и нависшей над дорогой скалой. Пейзаж вокруг изменился, обретя какие-то фантастические, я бы даже сказал, марсианские черты. Вместо цветущих сине-зеленых гор, теперь вокруг высились полностью лишенные растительности бурые скалы, похожие на пирамиды расплавленного шлака.
Впереди показался довольно крутой поворот. Я сбросил скорость и плавно повернул руль. Машина, как капризный ребенок, которому надоело слушаться родителей, проигнорировала мои действия и упрямо двигалась вперед. Вдавив педаль тормоза в пол, я почувствовал, что все четыре колеса перестали вращаться, но круглые катышки щебня, будто ролики, продолжали по инерции тащить машину к обрыву. «Фиат» остановился только на самом краю, еще немного, и правое переднее колесо повисло бы над бездной. Двигатель заглох. Я облегченно выдохнул и посмотрел на своих попутчиков. Аданешь сидела, закрыв глаза, на лице Абдель-Алема застыла гримаса ужаса. У меня тряслись руки и ноги, от напряжения заболела шея. Я понял, что надо немного передохнуть. Аданешь осторожно выбралась из машины и закурила. Я вылез следом и, подойдя к обрыву, попытался заглянуть вниз, но сразу отшатнулся — закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Такого мне раньше видеть не приходилось. Останкинская башня отдыхает — тут высота была раза в два больше. Даже жутко представить, что было бы с нами, не остановись машина вовремя. Аданешь молча протянула мне сигарету, я жадно затянулся.
— Ну, ты ездун! — сказала она.
— Я-то тут при чем? — возмутился я. — Не нравится, садись за руль сама.
Мне стало обидно, и я даже не заметил, как мы нечаянно перешли на «ты». Аданешь, не говоря больше ни слова, подошла к машине и села на свое место. Я швырнул недокуренную сигарету в пропасть, проводив ее долгим взглядом.
— Ладно. Только больше никаких претензий. Тебе понятно? — обратился я к Аданешь, вновь садясь за руль. — А тебе? — зачем-то сказал я, повернувшись к Абдель-Алему.
Тот, конечно, ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
Я завел мотор, сдал немного назад, и мы поползли дальше. Километров через двадцать вновь появился асфальт — видимо, мы приближались к городу. За очередным поворотом открылся вид на бугристую, поросшую скудной растительностью, долину, и дорога резко нырнула вниз. Предстоял крутой спуск. Я включил
Небольшой пыльный городишко, расположенный в северной части провинции Тиграй, он весь был застроен одноэтажными домиками, по большей части, глинобитными хижинами. Лысые холмы окружали Аксум с четырех сторон. Центральная площадь, расположенная на месте старого города, заметно отличалась от остальной части Аксума. Возникало волнующее чувство соприкосновения с великой тайной истории. Три монолитных обелиска, высеченных из гранита и украшенных невероятными узорами, устремлялись в небо, словно немое доказательство былого могущества Аксумского царства. Ни сами обелиски, ни ведущая к ним каменная лестница, казалось, совершенно неподвластны времени. Единственным напоминанием о бренности всего сущего являлся четвертый обелиск, рухнувший, видимо, много лет назад, и расколовшийся на огромные глыбы.
Столетия погребли под толщей земли большую часть города, но стараниями археологов многие памятники древней цивилизации были отвоеваны у времени и являли взору удивительные образцы аксумской культуры, в полной мере подтверждающие исключительное мастерство античных зодчих. В особенности, поражали изъеденные тремя тысячелетиями, но, тем не менее, сохранившиеся, стены дворца царицы Шебы и ее знаменитая купель, высеченная и огромного куска гранита.
Неподалеку возвышался необычной формы древний храм, православный, как сказала Аданешь. Однако я не нашел в нем ничего от наших, русских церквей, даже округлый восьмиконечный крест на макушке своей ажурностью напоминал, скорее, большую снежинку.
Абдель-Алем наклонился к Аданешь и что-то пробормотал.
— Нам туда, — сказала она, кивая на храм. — Абдель-Алем говорит, что абба может подсказать, где живет Берхану.
— Кто такая абба?
— Не такая, а такой. Священник.
— Понятно. Тоже универсальное имя?
— Нет, это просто означает — святой отец.
Я припарковал машину возле высокой металлической ограды, которой был обнесен храм и несколько прилегающих к нему строений. Возле ворот Аданешь остановилась.
— Дальше идите одни. Я подожду вас здесь.
— Почему? — не понял я.
— Это территория мужского монастыря. Мне туда нельзя.
— Прости, но как я буду объясняться с вашим эфиопским попом? — поинтересовался я не без иронии. — Этот, боюсь, вряд ли сойдет за переводчика? — кивнул я на Абдель-Алема
— Священники — люди образованные, — спокойно ответила Аданешь. — Абба наверняка говорит по-английски.
Я только пожал плечами.
В храме царила тишина, пахло воском и ладаном. Абдель-Алем со знанием дела направился к видневшейся справа от алтаря резной двери. За ней обнаружилась небольшая темная комната, посреди которой, стоя на коленях, молился священник в черной сутане. Лицо его было обращено к висевшей в углу иконе Божьей матери, совсем такой же, как наша Казанская, за небольшим исключением — черты лица Пресвятой девы и Младенца откровенно выдавали в них эфиопское происхождение. Меня это, признаться, даже немного повеселило.
Абба повернулся и вопросительно посмотрел на нас. Это был пожилой мужчина лет шестидесяти. Аккуратно стриженая борода с проседью едва доходила ему до груди. Черные угольки глаз, наполовину скрываясь под густыми бровями, терялись на фоне смуглого лица и потому, казалось, ничего не выражали.
Я поздоровался по-английски. Видимо, он меня понял, но продолжал молчать. Абдель-Алем выдал какую-то длинную фразу, трижды упомянув имя Берхану, и священник немного оживился, глаза его как будто выпрыгнули из-под бровей, и в них замерцало некоторое беспокойство. Он немного помялся, но потом все же протянул мне руку.