20000 миль под парусами
Шрифт:
Мы скоро перестали ожидать команд Карузо и, подходя к бакану, означавшему поворот в ту или другую сторону, сами заблаговременно перекладывали руль. Таким образом, к моменту, когда Карузо начинал махать руками, руль был уже положен в нужную сторону.
Все шло гладко почти до самого вечера. Но вот в одном узком, и мелком месте «Товарищ», несмотря на положенный право на борт руль, медленно пошел влево. Карузо начал кричать, махать руками вправо и рулевым «Товарища» и «Мирадору». «Мирадор» тянул вправо изо всех сил, став почти перпендикулярно к «Товарищу». Толстый проволочный буксир натянулся, как струна, и
Карузо схватился за голову и полным отчаянья и ужаса голосом простонал:
— О, террибеле моменто!
— Из «Гугенотов» запел, — сострил кто-то на баке.
Завели новый буксир, попробовали оттащить «Товарища» за нос, за корму. Но все было тщетно. Корабль прижало всем левым бортом к песчаной банке.
«Мирадор» вызвал на помощь по радио второй буксир.
Наутро пришел «Обсервадор».
Оба парохода впряглись в «Товарища». Страшно было смотреть, как вытягивались стальные, толщиной в руку, буксиры и как точно приседали и вдавливались в воду пароходы. Но восточный ветер дошел уже до силы шторма, вода прибывала, и в два часа дня мы тронулись с места под крики всех команд.
Теперь уже нас тащили дальше два парохода.
Дорого взяли Миановичи за буксировку, но наверно они не ожидали, что им придется пустить в работу два самых больших буксирных парохода.
В четыре часа мы прошли узкий канал между островком Мартин Гарсия и отмелью. Здесь мы расстались с «Мирадором». Дальше нас повел «Обсервадор».
К вечеру мы вошли в реку Парану.
Парана — не широкая, но глубокая река с сильным течением и бурной пенистой водой. Перекатов нет и банок не много. Берега ее не высоки, но обрывисты и сплошь заросли лесом. Кое-где виднеются домики фермеров, пристани, лодки. Встречаются речные и морские пароходы, идущие из Санта-Фе и Розарио. В общем уныло, однообразно.
В десять часов вечера стали на якорь и простояли до рассвета. С рассветом тронулись дальше.
Теперь сеньор Карузо совершенно успокоился и весело болтал за нашими завтраками и обедами.
5 января, после захода солнца, мы увидали огоньки Розарио, а часов в десять вечера в виду города отдали якорь.
Задача выполнена
В девятом часу утра показались идущие к кораблю два катера: один побольше, на котором было много народу, другой поменьше, очевидно с властями.
По международным правилам, как судно, пришедшее из-за границы, здоровье экипажа которого еще не проверено медицинскими властями, мы подняли на фок-мачте желтый карантинный флаг.
С большого катера люди махали платками и шляпами. Это были репортеры аргентинских, уругвайских, парагвайских и
Со служебного катера высадились власти во главе с супрефектом морской полиции, молодым франтоватым аргентинцем в военно-морской форме, и его адъютантом.
На этот раз осмотр прошел не так быстро, как в предыдущих портах. По очереди вызывали в кают-компанию всех членов экипажа и сличали их наружность с описанием в анкетах и фотографиями.
Все обошлось благополучно.
Затем всю команду выстроили во фронт. Доктора начали щупать у каждого пульс и осматривать язык. Наконец, медицинский осмотр был окончен, карантинный флаг спущен, и репортеры бросились приступом на корабль. Защелкали кодаки, засверкали серебряные и золотые «вечные» перья.
Мне пришлось сниматься и одному, и с супрефектом сеньором Бенавидец, и с репортерами, и в группах с учениками. Требовали интервью, выпрашивали автографы без конца.
Очень растрогал нас один старый эмигрант из русских евреев, живущий уже лет сорок в Аргентине. Он поднес кают-компании на красном шелковом флаге хлеб-соль. На флаге были вышиты серп и молот и надпись по-испански и по-русски: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Многие привезли цветы, и наша маленькая кают-компания приняла нарядный вид.
Супрефект и его помощник завтракали на судне. Помощник, он же и адъютант, оказался англичанином, жуликом невысокой марки и фашистом.
Видя нас в форме с галунами, он, очевидно, решил, что наши товарищеские отношения с учениками и командой только притворство, необходимое в условиях советской службы.
После завтрака он отвел меня и моего старшего помощника в сторону и прошептал, сверкая глазами:
— Я понимаю, господа, что ваше положение на корабле очень трудно, поэтому, прошу вас, не стесняйтесь и верьте, что вы найдете во мне друга. Если у вас между командой… ну, там что-нибудь такое… вы понимаете меня? Вы только шепните мне, а я уж сумею научить их понимать настоящую морскую дисциплину…
Я ответил ему холодно:
— У нас на, судне такая дисциплина, такая настоящая дисциплина, которую я желал бы видеть на всяком другом корабле.
Было трудно удержаться, чтобы не выбросить этого развязного фашиста за борт.
Перевод «Товарища от якорного места к пристани, где он должен был начать выгрузку привезенного камня, был назначен в два часа дня. К этому времени к борту подошел небольшой буксирный пароход.
Подняли якорь и двинулись под буксиром вверх по реке.
Вдоль набережной стояли пароходы под разными флагами, среди которых было много греческих. Вот мы проходим грандиозные здания и пристани нового ригорифико (холодильника). Его постройка обошлась в несколько десятков миллионов рублей. Это гордость Розарио. Но как все гордостями прилаплатских республик, так и эта выстроена на деньги иностранных капиталистов, полновластно владеющих этими богатейшими странами.