2005 № 10

Журнал ЕСЛИ

Дмитрий Володихин: Да, в музыкальной, скажем, сфере это сплошь и рядом. Но если обратимся к фантастике — я с трудом могу припомнить авторов, нарочито использовавших трэш в целях самораскрутки.

Андрей Синицын: Вот вам ярчайший пример последних двух-трех лет — Михаил Харитонов. Ни для кого не секрет, что под этим псевдонимом скрывается известный публицист-политолог, который использует свои профессиональные навыки пиара и в литературе.

Евгений Харитонов: Заметьте: это не обо мне.

Дмитрий Володихин: Здесь все-таки другой случай. Тексты Михаила Харитонова обильны трэшем, это правда, однако примерно то же самое мы видим и в прозе Василия Мидянина. Трэш у этих авторов — элемент философской схемы.

Андрей

Синицын: Мне несколько раз приходилось редактировать произведения Харитонова (я выпускающий редактор его последних книг). На мой взгляд, редуцирование трэшевых сцен серьезно улучшает его произведения. Взять, например, повесть «Успех». После того как из текста были изъяты сцены поедания фекалий, набивания анального отверстия стеклом и прочая педофилия, — повесть в качественном и драматургическом планах только выиграла, стала адекватно читаемой, не утратив ни авторской идеи, ни философии. Я полюбопытствовал у автора: «Зачем ты все это натолкал в текст?», — на что получил лаконичный ответ: «Я на пути в большую литературу». А как известно, есть три признака так называемой Большой Литературы Новой России (далее — БЛ): однополый секс, наркотики, поедание фекалий. Если эти три момента присутствуют — текст можно смело записывать в БЛ. Если ничего такого мы там не встречаем — стало быть, это фантастика. Ну, а если присутствуют фрагментарно — значит, мы имеем дело с пограничным жанром. Таким образом, трэш в фантастике присущ лишь тем авторам, которые стремятся в БЛ.

Евгений Лукин: Попробую и я высказаться. Во-первых, я лишний раз убедился, насколько слово, хотя бы раз переночевавшее в нашей стране, начисто меняет свой смысл. Я так и не понял: то нехорошее слово, которое мы обсуждаем, через «th» пишется или через «t»? Если через «t», то это действительно обозначает мусор, это слово стоит почти на всех мусорных баках. И если речь идет о «замусоренности», а не только о драках и тому подобном, то из всего, что я тут услышал, у меня возникает вопрос: а чем в таком случае трэш отличается от реализма или натурализма? Кстати говоря, в начале XX века всех реалистов окрещивали именно натуралистами. Классический натуралист, к примеру, Куприн. Я не уверен в том, что литература оказывает сильное воздействие на жизнь и поэтому придерживаюсь аксиомы: «Чем меньше станет мусора в жизни, тем меньше будет его и в литературе». В обратном — не уверен…

Андрей Щербак-Жуков: Мне кажется, что уважаемый докладчик с самого начала использовал немного ошибочный посыл: он начал проводить параллели между музыкой и литературой. Дело в том, что музыкальный стиль трэш получил свое название от особой манеры игры на гитаре, буквально «бить по струнам», а трэш в литературе — это действительно мусорная литература, рамки которой, на мой взгляд, были докладчиком заужены. Литературный трэш, в сущности, синоним pulp fiction, то есть чтива одноразового использования: прочитал и выбросил в мусорный ящик. И в этом контексте не просто термин, перекочевав на русскую почву, претерпел метаморфозы, но и с самой литературой произошли очень интересные изменения. Изначально, как я уже сказал, на Западе трэш-литература родилась как «дешевый» вариант просто литературы — дешевый детектив, совсем низкопробная фантастика и т. д.

Дмитрий Байкалов: «Кровавая оргия в марсианском аду»…

Андрей Щербак-Жуков: Вот именно! У нас же получилось все с точностью до наоборот! У нас сейчас БЛ вовсю использует элементы трэша, элементы так называемых «низких жанров». В качестве примера достаточно назвать пресловутого Сорокина, постмодернистов Белоброва и Попова — вот где полно трэша! И действительно, проездным билетом в БЛ оказываются гомосексуализм, педофилия и прочие мерзости. В то же время фантастика начинает все больше заниматься тем, чем в XIX и первой половине XX века занималась БЛ, а именно постановкой философских, социальных, морально-нравственных проблем. Мэйнстрим и фантастика вдруг поменялись функциями и художественными приемами. В фантастике все больше приемов из мэйнстрима (психологизм, реализм, социальный подход), а в БЛ, соответственно, все чаще заигрывают с «мусорными» элементами.

Мария

Галина: Так ведь фантастика всегда была дидактична и этична. Она возникла (я имею в виду, когда выделилась в самостоятельное направление) как просветительская литература для подростков. Поэтому наличие этической составляющей в ней было обязательным условием игры. И если фантастика хочет сохранить себя как направление, должна такой и остаться. И те, кто пытается в фантастике играть во «все дозволено», пишут на самом деле не фантастику, а что-то совсем другое. Почему «Властелин Колец» Толкина имел такой бешеный успех? Помимо всего прочего благодаря четко выстроенной нравственной системе координат. А литература мэйнстрима не подписывалась быть прекраснодушной, это полигон социальных идей и стилистических приемов, причем полигон неоднородный.

Аркадий Штыпель: Хочу сказать пару слов в защиту мэйнстрима. И мэйнстрим неоднороден, и трэш неоднороден. Я себе могу представить, как при должной коррекции из материала, взятого из желтой прессы, можно создать глубокое философское сочинение. И тот мэйнстрим, которому здесь выше приписывали все эти неблагозвучные качества, тоже не един. Есть произведения современных авторов, которые очень далеки от этого, но тем не менее являются мэйнстримом. В этом году премия имени Ивана Петровича Белкина, вручаемая за лучшую повесть года, досталась писателю Владиславу Отрошенко за «Дело об инженерском городе». Этот писатель, кстати, весьма фантасмагоричен и очень далек от какой-либо трэшевости. Лауреат последнего «Букера» Василий Аксёнов с романом «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (кстати, тоже отчасти фантастическим) также невероятно далек от всего этого. Получивший в этом году премию им. Аполлона Григорьева мэйнстримовский роман «Все поправимо» Александра Кабакова (прославившегося опять же фантастической повестью «Невозвращенец») — хоть и сугубо реалистический, но тоже без особых эксцессов и избытков натурализма.

Андрей Щербак-Жуков: Однако сам Кабаков утверждает, что это мистический роман, ибо там присутствует дьявол…

Аркадий Штыпель: Да, есть там такой момент, но лишь в последней главе. В остальном — это добротная реалистическая проза, близко не подходящая к трэшу. Поэтому не стоит охаивать всю прозу в целом.

Евгений Харитонов: Я согласен с Аркадием. Если поднять подшивки последних лет главных «толстых» журналов, таких, как «Знамя», «Новый мир» или «Октябрь», то нетрудно обнаружить: никакого трэша там в принципе нет.

Александр Ройфе: Вернемся все-таки к сути дискуссии. Мне не кажется, что использование какой-то смежной лексики, неприятных образов или описаний половых извращений превращают произведение в трэш. Вещь может быть вполне целомудренной и при всем при том оставаться трэшем. Возьмем художественную книжку, например, о похождениях Супермена. Это будет самый натуральный трэш, однако лишенный какой бы то ни было грязи. Поэтому предлагаю следующее определение трэша: это постмодернистская литература, создаваемая на основе приемов, свойственных массовой литературе, а также на основе актуальных реалий. Хочу заметить, что трэш всегда актуален. Все приводимые выше примеры — и Белобров — Попов, и Михаил Харитонов, — все они четко завязаны на сегодняшний политический момент. И только по этой причине вся литература этого рода весьма недолговечна. Изменится политическая ситуация — устареют и эти книги. Ну, и о постмодернистской природе трэша. Любая трэшевая вещь — набор, компот, сплав готовых образов, сюжетов, приемов.

Евгений Харитонов: Иначе говоря, трэш находится за гранью самой литературы, суть — антилитература?

Александр Ройфе: Ну почему же… Это одна из разновидностей русской словесности, занимающая свою вполне конкретную нишу. Однако продолжу. Актуализация — как раз и есть элемент того самого эпатажа. Многие трэш-авторы пытаются привлечь к себе внимание, завоевать популярность именно скандальностью. Поэтому обращаются к тем темам, которые общество волнуют сегодня. А фантастику волнуют вопросы, скорее, вечные. Поэтому пересечения трэша и фантастики столь редки. И вряд ли эта связь станет постоянной.