2010 № 1
Шрифт:
Алексей Верт, автор рассказа «Ничья победа», — это творческий псевдоним Александры Давыдовой и Виктора Колюжняка. Александра Давыдова родилась в 1982 году в Ростове-на-Дону. Закончила факультет филологии и журналистики Ростовского государственного университета. Работала в сфере рекламы и журналистики. Первая публикация — рассказ «Puzzle» в сборнике «Точка встречи». Виктор Колюжняк родился в 1986 году в Тольятти. Закончил Российский государственный социальный университет по специальности «автоматизированные системы обработки информации и управления». Работал вожатым, методистом, диджеем, сейчас — актер/звукооператор
ВЯЧЕСЛАВ ДЕДОВСКИЙ
МАСТЕР ПО ДЕРЕВУ
Срубленное дерево, если его использовать на доброе дело, не умирает, а обретает новую жизнь. Дома или беседки, пустячной поделки для утешения души, мебели, даже двери или половицы. Погибает оно, только став никому не нужным, выброшенным на свалку или обочину, где сгнивает и становится гнездом для гнуса, личинок, зловредных микроорганизмов.
Лучше вывезти списанную или сломанную вещь на дачу, за город, где сжечь — в печи, камине, в веселом, обдуваемом ветерками костерке.
Аутодафе — самая достойная кончина для дерева. Тогда оно превращается в золу, удобряет землю и через годы снова возродится — сначала травой, кустарниками, потом порослью, что со временем вновь станет могучими стволами.
Или дымом поднимется к небесам, чтобы начать путешествие по миру, которое может завершиться где угодно далеко — над пустынями Сахары или Австралии, в тропических джунглях, даже над ледяной Антарктидой.
А пока дерево служит людям, оно и само не умирает. И сохраняет жизнь или, по крайней мере, ее подобие в продымленных, загазованных, переполненных синтетикой мегаполисах.
Это одна из ниточек, связывающих городских обитателей с природой.
Не только придавленные окислами азота, автомобильными выхлопами зеленые насаждения вдоль дорог, зажатые громадами домов скверики и парки, но цветы на подоконниках и даже изделия из натуральной древесины, что находятся в квартирах и конторах, не позволяют Хомо сапиенс окончательно превратиться в Хомо техникус.
И умереть. Потому что растение, оторванное от своих корней, погибает.
А человек — плоть от плоти Земли. И земли. Эти слова одинаковы неспроста.
Шишок был плотником. Когда надо, столяром. Если требуется, краснодеревщиком. И даже мастером сельского домостроения. Есть такие специальности.
Кличка подходила ему, как черенок — лопате, штакетина — забору, ножки — табурету.
Шишок был ростом мал, метра полтора, не кряжист, статью походил на подростка. Всегда носил разлапистую, словно у Льва Толстого, неухоженную и закрывающую лицо до самых глаз бороду с проблесками седины, кучерявую, как мох в тундре. На голове у него тоже творилось черт те что, но об этом можно было только догадываться: зеленую бейсболку с надписью «Лесоэкспорт», из-под которой в разные стороны, словно у Незнайки, торчали рыжие, цветом в осеннюю листву патлы, он не снимал никогда. От ранней весны до поздней осени.
Зимой он не появлялся. Заказчикам объяснял, что уходит в тайгу, тропить соболя, лисицу да белку. Может, так оно и было.
Только заказов на шкурки животных охотник не принимал, сколько бы денег ему ни сулили.
— А
— Ну, так неудачно сходил. Зверь словно вымер. Довели природу до всеобщего запустения! — объяснялся снежно-дождливым мартом.
Зато специалистом по дереву был от Бога. Сделанные им вещи радовали не только глаз, но и душу, улучшали настроение и даже здоровье.
— Это настоящий фэншуй! — поражали мастера незнакомым словечком заказчики.
Он не возражал. Фэн так фэн. Пусть даже шуй и даже кое-что позабористее, лишь бы с ним по-честному расплачивались.
Тем более что просил недорого, авансов не брал, письменных договоров не заключал, полагаясь на нерушимость данного обязательства, сказанного слова.
Потому его уже неоднократно бессовестные люди «кидали».
Но Шишок все равно, будто от гнезда с разъяренными лесными пчелами, пятился, когда ему предлагали закрепить соглашение как положено, законным образом, на бумаге.
— Ну, если так не хотите, по-моему, тогда и вообще не надо, — бурчал в бороду, с отвращением и даже неким страхом смотрел на словно выеденные личинками короеда строчки на листах, пятился к порогу, поворачивался, собирался уходить. Мастера, имевшего блестящие рекомендации, возвращали, шли на его условия, полагая, что человек просто не хочет оставлять следов, чтобы потом его налоговая инспекция не накрыла. Или, может, проблема с документами.
Что, скорее всего, и было, потому как ни имени, ни фамилии его никто не знал. Шишок и Шишок. Именно так он всегда представлялся. При этом, уставясь в пол, застенчиво рисовал носком ноги полукруги — мол, ну вот так как-то вышло, конечно, стыдно в его возрасте, но чего теперь менять, все равно уже смысла нет. Не стоит, да и не хочется.
Славно греться под мягким осенним солнышком. Это в июне да августе оно палит почти нестерпимым зноем, калит воздух, выжигает почву до мелкой сухой пыли. Если летом светило свирепо, как любовь ревнивой, боящейся измены да одиночества женщины, то в октябре солнце нежное, будто забота много видевшей и уставшей от эмоций и житейских бурь бабушки.
Шишок устроился во дворе на скамеечке, что квадратом расположились вокруг песочницы с разрисованным в ромашки навесом-грибком. Напротив него угнездились две сухонькие старушки, из окрестных жительниц. Некоторое время жалостливо рассматривали Шишка, собираясь попенять и, как водится у русских женщин, одновременно пожалеть — мол, до чего себя довел мужчина, а ведь собственная судьба только в его руках: возьмись за ум, брось пить и все наладится.
Но потом пришли к выводу, что дедок одет хоть бедно, но опрятно, борода пусть клокаста, зато волосы мыты и чисты. И под рукой аккуратный деревянный ящик, видимо, не с пожитками, а с каким нужным в деле инструментом. То есть мужичок по нашим временам вполне справный. Жаль только, что ростом мелок, да, видно, не местный, деревенский.
Потому не интересен.
Заговорили, зашушукали старушки друг с дружкой о своем, что больше всего заботило — повышении пенсий, которое и не повышение, а так, издевательство одно, всего полторы сотни рублей; ценах, что ТАМ снижаются, а у нас растут; болезнях детей и внуков, своих хворях.