2028, или Одиссея Чёрной Дыры
Шрифт:
– Эй, политические… Надеюсь, что сделаете все как надо. Сам с вами не пойду. Но учтите, у меня внимательные ноздри, все вижу, все чую. Кривуля, Драп и Бородавка проследят, чтобы сработали на совесть. Дорофеич, ты палачом, а Борщ – на подхвате. Борщом он звал Петра Свекольникова.
Впереди Кривуля с Бородавкой тащили под руки едва перебиравшего ногами Южного. Дерьмо со лба не дали смыть. За ними топтыжкой вышагивал Шершень, беспрестанно оборачиваясь на плетущихся следом Виктора и Петра, те попеременно несли развалюху-бензопилу. Замыкал группу Драп, малоразговорчивый тип с синими наколками на шее. Он нес на плечах три топора. Дошли до начала
Южного привязали к дереву. Удивительно, но он не вырывался, не нюнил, даже не просился в туалет. Был совсем уже поконченный и дышал через раз. Остальные шестеро – включая Шершня – стали готовить бревна к укладке. Вятское июльское солнце подмигивало сквозь кроны. Виктор с Петром валили сосняк. Бензопила, на удивление, не подводила. Вкусно запахло мокрыми опилками. Шестерки Волчка обрубали ветки. Бородавка, излишне суетясь, саданул себе по ноге, густо завыл. Все скучковались около него, глядели на рану. Пустили по легкому матерному словцу – ничего серьезного, до конца срока заживет четыре раза.
Спустя три часа пересчитали бревна. Для десятиметровой лежневки вполне достаточно. Драп дал отмашку.
– Кончать надо, – бросил он Виктору. – Палач, выбирай инструмент. Топор или бензопила.
Шершень засуетился:
– Тебе тут что, техасская резня бензопилой?
Драп не обратил на его слова внимания:
– Выбирай, я сказал.
Петр вмешался:
– Драп… Может, ты сам его того… – голос его дрожал. – Сам его… У тебя лучше получится. А мы с Витьком деньгами воздадим. Отработаем.
Драп сделал зверскую рожу. Петр вывел его из себя.
– Выбирай, я сказал. Ну!
Виктор показал взглядом на бензопилу. Петр сделал круглые глаза.
– Бери, политический. Вырежь у Южного под сердцем законное клеймо.
Виктор поднял пилу. Было ощущение, что все это делает другой человек. В голове разлилась тяжелая изотопная ртуть.
Кривуля вынул фляжку из внутреннего кармана. Протянул Виктору.
– Вот. Волчок для тебя браги налил. Наебни.
Виктор перехватил емкость. Бензопила мешала отвинтить пробку. Кривуля помог и первым сделал большой глоток. Виктор обтер пальцами горлышко и отпил. Брага отдавала хлебным вкусом. Будто и не на ягодах. Сделал еще два глотка.
Кривуля забрал флягу. Подтолкнул в сторону жертвы. Виктор с пилой наперевес стал по миллиметру приближаться к дереву, где был привязан Южный. Только теперь пленник стал вырываться из пут.
Виктор застыл в шаге от жертвы. Сзади подгонял Драп. Слева, присев на бревно, курили Кривуля с Бородавкой. Шершень достал мобильник и стал набирать цифры, каждое нажатие сопровождалось глухим бляком.
Драп приказал:
– Заводи мотор.
Шершень дозвонился.
– Кончаем щас, – отрапортовал он. – Минуты две еще… Может, быстрее.
Отключился, но продолжал стоять с телефоном в руке. Тер им пухлую небритую щеку. Виктор слышал, как пластмассовый корпус цепляет каждый волосок щетины. Он завел пилу. Ему показалось, будто она ревет в сто раз громче прежнего. Оглянулся на Драпа. Тот несколько раз зачерпнул большой ладонью воздух, жест означал – не медли!
Оглушительно гавкнула птица на дереве. Виктор сделал еще полшага. Южный бешено рвался на волю. Задралась рубаха. Завиднелась розовая ссадина на боку, успел натереть о сосновую кору.
Драп потерял терпение. Ругнулся. Обнял сзади Виктора, заграбастав обе его руки в свои. Поставил пилу горизонтально и согнутым коленом припер палача к жертве. Оставалось еще сантиметра три. Виктора замутило, он свесил голову вбок и выплюнул горький комок. Закашлялся.
Драп сказал:
– Не
Пила коснулась живота Южного. Тот резко дернулся вбок, но только глубже увяз в пиле. Визг жертвы и визг пилы смешались.
Дорофеев зажмурил глаза, дернулся что есть сил и вырвался из объятий Драпа. Разворачиваясь, он всадил ему визжащее лезвие в грудь. Драп заорал. Очумевший Виктор открыл глаза, и блеск срезанных Драповых ребер навсегда отпечатался на сетчатке. Справа на него летели Кривуля и Бородавка с взведенными топорами. Он отмахнулся от них рычащей пилой, развернулся и побежал в сторону Шершня. Шут все еще чесал мобильником щеку. Виктор бросил пилу ему под ноги, выхватил телефон и рванул в чащу. Ему в спину ткнулось древко топора. Даже с ног не сбило.
Он оглянулся. В метрах десяти за ним бежал Петр. Бородавка подсек его. Петр, падая, крикнул:
– Не останавливайся, жми…
Виктор и не думал останавливаться.
В голову что-то тюкнулось. Тяжелое. В извилинах всплыла бегущая лермонтовская строка: «И кто-то камень положил в его протянутую руку…» Или это Пушкин написал?
Минут через двадцать беглец тормознул, обняв сочащуюся белой пеной сосну. Погоня отстала. Сердце колотило в саднящие ребра. Виктор вспомнил разрезанную грудину Драпа. И вновь побежал. Тут и вспомнил: «…правой не загребай, левой не отставай, глаза от ветвей защищай».
Большая страна: есть где спрятаться.
Виктор потыкал кнопки телефона на предмет, нет ли навигатора. Но уже знал, что нет. В колонии разрешали пользоваться только ретромоделями, где только звонки и СМС. Чтобы ни камеры, ни bluetooth. Связь не находилась, что неудивительно – откуда вышки в лесной глуши…
Виктории он бы позвонил сейчас с удовольствием. Когда она эмигрировала в Швецию, под крылышко к марокканке Латифе, с которой у них сначала вспыхнула жаркая переписка, а потом и страсть, общение их с Виктором стало эпизодическим. Машу она забрала с собой. Дорофеев писал Вике в фейсбучную личку раз в две недели, а то и реже. Что жив, что все более-менее. Слов десять, двенадцать. Она присылала слов этак двадцать. О том, как Маша учится, каковы их успехи в шведском языке, что летали на выхи в Гренландию, что нашли новую квартиру – сорок пять минут до даунтауна, но зато какие виды…
Дорофеев заметил ягодные кусты. Обмяк возле них. Притягивая веточки к лицу, губами обрывал ягодную мякоть. Ягод было видимо-невидимо, урожайный вышел сезон. Не столько наелся, сколько утолил жажду. Был смысл набрать ягод впрок, но не во что. Насобирал в карман. Его все еще била лихорадка, руки дрожали, вдоль позвоночника бегали неутомимые ежи.
Солнце танцевало примерно на четырех часах. До темноты была еще куча времени. Дорофеев побрел, стараясь левой не отставать…
Еще до отъезда Виктории многие его дружеские связи порвались. «Хемингуэи» разбрелись кто куда. Гитарист подался на Гоа. Подтянул язык, устроился инструктором йоги и назад возвращаться не собирался. Виктор натыкался в соцсетях на его индийские фотографии – то он курит огромный бонг на сансете у ленивого океана, то позирует в какой-то изящной йоговской асане, то сидя на потрепанном мопеде, пальцами показывает «виктори». И везде улыбчивый, счастливый. Иногда они перебрасывались сообщениями. Гитарист сразу предупредил Дорофеева: о политике он знать ничего не хочет, сами, мол, там разбирайтесь. Но в случае приезда Виктора в гости обещал помочь с размещением. А трубач подался в движение Антимайдан. Виктор с изумлением наблюдал, как тот в фейсбуке постит пропагандистские тексты и в комментах славит порядок Всевышнего Лица. Общаться они перестали.