21 день
Шрифт:
Лишь сорока трещит на ореховом дереве у давильни дядюшки Куруглы, извещая округу о приближении трех женщин, но этот сухой треск является неотделимой частью утра, обсыхающего на солнышке после ночной, влажной прохлады, так что никто на него и внимания не обращает.
Даже женщины, и те не разговаривают между собой, — а уж это ли не редкость! Тетушка Кати едва поспевает за Маришкой, которой не терпится приняться за дело. Бёшке — новичок в компании, ей не пристало первой заводить разговор. А Маришка углубилась в собственные мысли…
Маленькая давильня с подозрением взирает на непрошеных гостей. Сорока перепорхнула на соседний орех и смолкла. Она внимательно
Сороку не смущают и громкие звуки: на каменный стол с резким стуком опускается жестяное ведро и другая хозяйственная утварь, и сердито скрипит ключ: отчищенный наждаком, он чувствует себя словно обиженным, и в чужих, неопытных руках ему только с третьего раза удается ухватить язычок замка.
Маришка настежь распахнула обе дверные створки, и восходящее солнце с непристойным бесстыдством воззрилось на разверзшееся перед ним во всей наготе нутро дома.
Маришка стояла у порога, а шаловливые солнечные лучи продолжали безжалостно раздевать облупившиеся стены, закопченный котел, старые бочки, большую сливную воронку, бадейку, обшарпанные метлы, грабли, топорик — неброские инструменты неброской старости, которым делалось не по себе от столь бесцеремонного любопытства, и они выказывали себя старее, чем были на самом деле.
Маришка с отвращением огляделась по сторонам и, брезгливо зажав нос, повернула прочь от подвала.
— Давайте пока выложим все, что принесли, а подвал тем временем проветрится… От этой вонищи задохнуться можно…
— Подвальный дух, какому же еще здесь быть, — весело пояснила тетушка Кати. — Мужчинам по душе…
Маришка ничего не ответила на это, лишь с раздраженной неуступчивостью принялась выкладывать из ведра принесенные с собой мыльный камень, стиральный порошок, мыло, щетки… А ведь тетушка Кати была права, хотя свою реплику она бросила только потому, что подсознательно чувствовала: надо сильнее настропалить Маришку против ни в чем не повинного подвала, который не хотел, да и не мог быть иным.
Права была старуха и в том, что мужчинам запах винного погреба по душе…
По душе, да еще как! Хотя что тут можно любить — объяснить очень трудно, да не каждому и объяснишь…
Известно, что: выпивку! — сказала бы Маришка с непререкаемой убежденностью и оказалась бы неправа. Ведь сколько всего таит в себе такой невзрачный, заброшенный подвал: тут и полное раздолье подземному сумраку и теням, и свободное течение времени, слившегося воедино с ароматами, и чуть терпкий запах благородной сырости, и особый приподнятый смысл спокойных, негромких речей, и торжественная значимость жестов, и восхваление простой, будничной пищи, и неторопливый ход мыслей, в которых нет места гневу, горестям и печали… И наконец — в самую последнюю очередь! — ласкает слух и журчание вина, льющегося в стаканы. Ведь вслед за этими звуками вспыхивает огненный глазок единственной свечи в подвале, и свет ее, колышась из стороны в сторону, приветствует человеческие тени, возникшие благодаря ему, а где эти тени были без него и существовали ли вообще неизвестно…
Ну как передать всю эту полноту ощущений, как объяснить ее непосвященному! Возможно нечто похожее чувствует и Цин-Ни, который считает подвал своим домом и в какой-то мере своей собственностью и не нарадуется восхитительным мышиным хоромам, надежно сокрытым от всего дурного, от крысы, ласки, сарыча, пустельги, змеи… И даже самый опасный враг — человек — и тот стал другом, что равнозначно чуду и тоже необъяснимо.
Цин-Ни не подозревает, что необъяснимо
Цин-Ни, как мы знаем, от вина не околел, а в последнее время он все сильнее жаждал общества людей, поскольку дарованные ими съестные припасы истощились, и вина, налитого в баночку из-под гуталина, осталось чуть на донышке.
Не стоит расстраиваться: мышонок прислушивается к тому, как скрежещет ключ, хотя его неуверенные попытки попасть в замочную скважину странны и необычны. Для слуха Цин-Ни стал привычным смелый поворот ключа в замке и негромкие, но зычные мужские голоса, и сейчас писклявые женские речи и яркий свет, бесцеремонно вторгшийся через распахнутые настежь двери, вселили в него тревогу.
Голоса, пока что звучавшие в отдалении, стали приближаться.
Гулко отозвались шаги по ступенькам в подвал и замерли.
— Бёшке, принесите-ка свечи, а то тут темно, хоть глаз выколи. Не дай бог на какую нечисть наткнуться, наверное, здесь и крысы водятся.
— Крысам тут не прокормиться, — сказала тетушка Кати, — вот разве что мышонок какой попадется…
Маришка побледнела и невольно подобрала юбку.
— О господи, да я со страху рехнусь, если он на меня вскочит!..
Тем временем в подвал спустилась Бёшке, неся свечи. Женщины зажгли три свечи сразу, чтобы осветить все помещение, и почувствовали себя увереннее. Сияние дня пробивалось даже сюда, в подвал, но его приглушенный отсвет, сражаясь с воинственными огненными копьями свечей, придавал всему окружению какой-то кладбищенский вид, что, впрочем, не отпугивало женщин.
— Откуда начнем? — спросила тетушка Кати, зажав под мышкой метлу. — Я думаю, вот с этого угла…
Спокойствие старухи подбодрило и Маришку.
— Интересно, а что в этом ящике? — спросила она и, поскольку ей никто не ответил, подняла крышку.
Следует признать, что Цин-Ни на это никак не рассчитывал. Представьте себе положение человека, который предусмотрительно спрятался от грабителей на чердаке и вдруг с ужасом видит, как у него над головой поднимается крыша!
А Цин-Ни крышку ящика, которую подняла Маришка, считал абсолютно надежным прикрытием. Вне себя от ужаса он кинулся наутек и угодил Маришке на руку; женщина с перепугу завизжала так, что под сводами заколыхалась паутина, отшвырнула прочь ящик, где находилось обиталище Цин-Ни, и вместе с Бёшке, напуганной ее отчаянным воплем, бросилась вверх по лестнице.
Одна тетушка Кати не растерялась, — должно быть, потому, что учитывала такую возможность, — а схватила метлу, и когда Цин-Ни очередным головокружительным прыжком попытался спастись с Маришкиной руки, старуха на лету с такой силой ударила нашего приятеля, что тот свалился в закуток между бочками, по всей видимости, бездыханный.
— Можно спускаться, я его прихлопнула… Бёшке, вынеси отсюда ящик да вытряхни все из него, вдруг там еще мыши остались. — Голос тетушки Кати звучал повелительно, и Бёшке, безропотно подхватив ящик, вывалила все его содержимое в топку котла и тотчас разожгла огонь.