21 история о том, что умерли не все

Чухлебова Анна

Всё время хочется выйти из окошка, но ты живешь на первом. Можно шагнуть под машину, но это как-то непонятно. Шляться тёмными улицами и ждать, когда убьют. Выпить марганцовки. Прислонить утюг к лицу и надеяться на болевой шок. Я уже не успеваю считать, а ты все галдишь о возможностях. Любить меня до старости, умереть у

меня на руках – ну уж нет. Родить больного, вскрыться от послеродовой депрессии – куда ни шло.

Я нашел тебя на рейве, глупую, маленькую. Ты сидела в комнате, обклеенной компакт-дисками, и следила за огоньками, оп, за огоньками бегущими вдаль зеркальной бесконечности. По зрачку твоему танцевал красный фонарик, наверное, Марс, а может, Венера, прости, я не понимаю в планетах. Что я там делал, взрослый, тридцатипятилетний, с работой, с квартирой, с «когда ты, блядь, женишься»? Искал возможности и нашёл. Появился твой дружок, я посмотрел, он низвергся, испарился, отошёл. Ты положила мне голову на плечо.

Я примерял к тебе свою фамилию, как шутовской колпак. Ты сказала – как бы не так. Да что там, фамилия высший класс, с такой только быть звездой. Или мной. Давай сделаю тебе предложение, колечко сниму с полторашки, которой мы разбавляем виски. Ты уже пьяная, это нехорошо. Выпьем еще. Я люблю тебя так, что сейчас закричу. Я не шучу.

Ты зажимаешь уши, я ору, как припадочный. Теперь понимаешь? Два года назад умерла твоя мать. Тебя смогли откачать, поставили на учёт, не знаю, в наркологию или в психушку. Слушай, это не важно. Важно то, что я глажу твой копчик, бархатистый, ворсистый, твой копчик, и плачу, уткнувшись в макушку. Мне больно и страшно, но это не важно. Слава Богу, тебя спасли, залатали, заштопали, выкачали всю дрянь, святые люди врачи. Я целовал бы им руки, но они сплошь с надбавками, пять степеней защиты, химия для иммунитета, лучше не рисковать. Но в сердце своём, когда

засыпаю один пыльной ночью – у нас тут туманы от пыли, ты веришь? – я ставлю им памятник из бетона и слез. Я отрезал бы руку, правую руку, которой я делаю всё, лишь бы они были здоровы. Но это впустую, никак не связанные вещи. Чего уж хлеще. Хочешь, сыграю на гитаре, я умею. Am, dm, хватит. Лучше я просто буду плакать.

Ну и где ты шлялась опять? Ходила потанцевать, не понимаю, почему не закрыто. Зачем ты рискуешь собой, зачем себя бьёшь. Может, тебя ебёт еще кто-то, ну что ж, может, даже любит, как хорошо. Спой мне еще, пока я убью вас обоих. Но ты не поешь.

Ты стоишь на крыше, и моя любовь совсем не повод не делать шаг, но ты стоишь, и ноги будто прилипли к серой неровности пола. Что такого, мы в свободной стране, ты выбираешь жить или умереть, и это последнее, только твоё. Я не буду мешать.

Почему нельзя любить просто так, девчонку, вертушку. Просто ее ебать, сводить в ресторан, хрен с ним, не ресторан, заказать доставку, что она там жрёт, роллы, значит роллы, и соус добавьте. Подарить ей кольцо, познакомиться с семьей, может, даже надеть галстук, ну а что, у меня есть в шкафу, я когда-то носил. Нет сил объяснять, что я нормальный, у меня работа, квартира, мне тридцать пять лет, долгов нет, в браке не состоял, просто устал и теперь хочу с вашей Машей детей, ипотеку, развод через суд, скучные воскресенья с детьми, дорогие поезда и куклы. И ведь даже в морду никто бы не дал, если б я прям так и сказал, все понимают, жизнь – сложная штука.

Твой лоб высоченный, как своды собора в Европе, в который я так и не съездил. Он выгорел весь, и шпиль обвалился, но кости твои держат мозги так крепко. Я целую глазницу, ресницы, счастливей меня нет на свете. Я сказал всё.

Конец ознакомительного фрагмента.