22 июня, ровно в четыре утра
Шрифт:
[1] А с этого и налогов не возьмешь, такой ленивый, даже самогонку лениться выгнать, покупает уже готовую!
Глава семнадцатая. Черные вести
Глава семнадцатая
Черные вести
23 июня 1941 года
Гнат Горилко появился у их ворот ровно в шесть часов утра. Казалось, что время не властно над этим человеком — он выглядел таким же, как и пять-шесть лет назад, ну да, куда ж ему еще дальше-то стареть? Сухой, сморщенный, сгорбленный, пропитавшийся запахами несвежего тела и самогонными испарениями, дядька Гнат был в своей повседневной одежде — не слишком-то и опрятной, с рваными заплатами, да еще и в кирзовых сапогах, не смотря на летнюю погоду. Удивительно,
— Дорий ранок, дядь Гнат, нема на вас твердої жіночої руки![1] — поприветствовала гостя Ульяна.
В селе встают рано. В это утро молодая женщина проснулась в полпятого, у нее было так много дел, что спать дальше просто смысла не было. В курятнике орал петух, словно недорезанный, где-то на горизонте начинало светлеть, еще чуть-чуть и утро полностью будет в своем праве. Быстро накрыла на стол, слава Богу, после вчерашнего торжественного ужина много еще чего осталось, только вот капустки квашеной достала свеженькой да покрошила в него зеленый лук, который быстро поутру сорвала с грядки. Братья встанут сами, они тоже пересыпать не будут, да и не пьют они столько, чтобы поутру дрыхнуть без задних ног. Все работу свою утреннюю знают: почистить в хлеве, наносить воды, да мало ли работы на крестьянском подворье? Поставила греться воду, разогрела на плите пищу скотине, даже успела накормить всю живность, да и сама немного перекусила, она как-то с утра всегда не очень хотела кушать, не слишком много ела в обед, который был похож на небольшой перекус: схватит за обедом кружку молока да кусок хлеба, ну и ладно, а уже вечером, за ужином, могла позволить себе поесть вдоволь. Братья проснулись в пять, перехватили из того, что было на столе и тоже занялись хозяйством. Остап уйдет в семь, к восьми на работе, как штык, а ему идти до конторы сорок минут, это если очень-очень спешить да по хорошей дороге. А вот и Богдан все неотложные дела закончил, он такой, он быстрый, теперь собирает материалы на крольчатник. Потащил какие-то бруски, примеряет, вон, сетку нашел, она старовата, но сгодиться, кроли, чай, не крысаки, чтоб сетку железную перегрызать. И тут как раз подъехал старик Горилко.
— Доброго ранку, Ульяша, с днем народження тебе, а шо хлопці твої роблять?
— Дякую, ми вас вчора чекали, на жаль, не було… А хлопці ось вони, вже йдуть, що їм зробиться, повечеряли вчора, а зранку вже та по роботах, хто куди.
— Та ви шо, нічо не знаєте?[2] — Гнат вытаращил на подходящих парней глаза. По их физиономиям понял, что и вправду, ничего не знают. Радива у Майстренков не было, вчера никто никуда не ходил, вот так и добираются новости в украинскую глубинку. Братья вежливо и с достоинством поприветствовали боевого друга отца. Тот окинул их всех тяжелым взглядом и произнес:
— Оце ми в таку халепу вскочили… Війна. З германцями війна. Вчора по радіво Молотов промовив, що в чотири години ранку на нас напали. Бої йдуть по усіх границях. Отакої нам хлопці та дівчата. Уля, я тобі подарунок привіз, ось, забирайте.[3] — Гнат видел, как ошалели от вестей Майстренки, потому постарался перевести разговор совершенно в другую плоскость. Под тревожные взгляды братьев он с кряхтением стал стаскивать с возка тяжелый мешок, но тут опомнился Остап и бросился на помощь старику. Они стащили мешок и поставили его на землю.
— Що там?[4] — еле-еле нашла в себе силы спросить Ульяна.
— Та це сіль, беріть, як раз стане в нагоді.[5] — Гнат усмехнулся. Он понимал, что молодежь, которая не видела и не помнила войны, еще не понимает, что тут и к чему.
— Та навіщо, дядьку Гнате, в нас ще майже мішок є,[6] — попыталась возразить Ульяна, но Гнат сразу же заговорил властным тоном, не терпящим возражений.
— Під час війни сіль — це найбільший скарб, я це знаю, ви мене слухайте! А ти, Богдане, поїдь в місто, візьми ще декілька мішечків, та ще й мило, скільки здужаєш купити, купуй, теж згодиться, сіль та мило заховайте, це я вам кажу, бо знаю, що треба робити, був би Архип живий, казав би те саме, а тепер я замість нього.
— Та чи треба, дядьку Гнат? Наші зараз як вдарять німця тій й покотяться назад, будуть
— Ти, Остапе, послухай мене, я з германцем воював, і у нас, і під Верденом, ми з твоїм батьком багато що бачили. Германець воїн справний, його побити складно.
— Та все одно лупцювали його, еге ж?[8] — снова Остап постарался вклиниться в монолог Гната, тот в ответ только поморщился, как будто ему вместо водки налили стакан плохонького уксуса.
— Лупцювати то лупцювали, еге ж… Тільки й він нам ляпасів надавав, поки ми його бити навчилися. Германець він по науці воює, все в нього продумане, все є. Складно було, важко! Я впевнений, зараз теж буде непереливки. Так, всипемо германцю перцю під хвіст, але й нам буде ой як важко. Так що війна не на пів року, мабуть, що й не на рік. В будь-якому випадку сіль їсти не просить, стане у нагоді. Богдане, а про місто не забудь, скупися там, якщо треба, грошей дам.
— Ні, дякую, дядько Гнат, справимось, поки що грошей вистачить.[9] — Богдан, в отличии от брата, был задумчив, было видно, что его мысли совершают тяжелый оборот, пока же он не разобрался в мыслях, то ничего говорить не будет, он был человеком обстоятельным, старался все продумать, ему бы еще твердости характера, был бы точь-в-точь как Архип.
— Ну, той добре. Вибачте, я поїду, якось потім зайду, чарку за тебе перехильну, Уля, бувайте![10]
Гнат Горилко легонько тронул поводья, и его Ганька неторопливо поплелась от подворья Майстренков по направлению к Бандышовке. Видно, у старого друга семьи действительно было много дел, раз приехал он почти трезвый, да и видок был настолько озабоченный, что было ясно, к войне он отнесся со всей возможной серьезностью. И сама черная весть, и вид дядьки Гната принес в семью Майстренков сумятицу. Застыла, не зная, что делать, Ульяна, внезапно потеряв силы, присела на краешек лавочки, сложила руки, вот-вот, гляди, запричитает, расплачется. Застыл с вилами Остап, Богдан уставился взглядом на облако, одинокой кучей застывшее прямо над горизонтом. Чем-то это облако мешало ему, какая-то важная мысль ускользала от его сознания, но что за мысль, Богдан никак не мог уразуметь. Удивительно, но именно он первым пришел в себя.
— Так, сьогодні нічого не вирішити. Я поки що закінчу крільчатника, Уля, в тебе справ багато, рухайся. Остапе, як на роботу підеш, в конторі взнай, що сталось, ще й точніше, не забудь до діда Пройдисвіта зайти, гроші дам, на зворотному шляху захопиш кроля та крільчих. Ось що, візьми підводу, тобі зручніше буде, а я завтра вирушу у Могильов, зайду до Івана, він у нас влада, він повинен щось знати. А там вже й міркувати будемо, що робити.
— А на базар заїдеш?
— Скуплюся обов’язково.[11] — ответил Богдан сестре, та утвердительно кивнула головой. Война войной, а работа стоять не будет, в крестьянском хозяйстве упустишь минуту — весь год потом голодать будешь.
Остап засобирался на работу, Богдан пошел доставать инструмент, чтобы к приезду брата крольчатник был готов. Ульяна знала, что крольчатник будет что надо. Остап мог сделать что-то на скорую руку, как-нибудь, чтобы отстали от него, особенно если был чем-то увлечен. Брату и сестре надо было периодически поглядывать за младшеньким, чтобы не халтурил, тогда он делал все справно. А вот Богдану ничего такого не требовалось, он всю работу делал аккуратно, может быть, даже слишком аккуратно, но такова была его крестьянская натура, раз взялся — делай на совесть, чтобы стыдно не было, чтобы не переделывать по пять-шесть раз. Этого (переделок) Майстренко терпеть не мог, поэтому и сейчас работа спорилась. Так что к приезду брата новенький крольчатник стоял на выбранном Ульяной месте, готовый принять переселенцев. Под вечер приехал и Остап, переселенцы торжественно (за уши) были внесены в новое местообитания. А вот по поводу войны младший никакой ясности не внес. Из района привезли газету с выступлением Молотова по радиво, срочно напечатанную, Остап ее сумел вырвать, на всех газет не хватало, но что-то понять из напечатанного сообщения было сложно. И это тревожило больше всего. Богдан хорошо помнил. Как отец однажды сказал, почему-то по-русски: «О победах трубят, о поражениях молчат»! И эта фраза отца постоянно сегодня всплывала в его памяти.