224 избранные страницы
Шрифт:
А все должно быть только по любви. И мы с Жорой все полюбовно решили и расстались полюбовно. В смысле, что квартиру я ему всю оставила. А как же? К нему ведь как раз родственники приехали, чтоб его убить. Потому что это не его родственники, а той жены, которой он не платил. А где же им всем жить? Они ведь Жоре и детей в подарок привезли, про которых он еще не знал.
А я к маме переехала. У нее на двоих – в самый раз. Девять соток и туалет рядом. Выйдешь через двор – и две остановки трамваем.
Вот в трамвае
– Это, – говорят, – ваш? Я говорю:
– А что?
– Если, – говорят, – ваш, пусть дышит в сторону и билет покажет!
– А если, – говорю, – не мой? Они говорят:
– Тогда мы его заберем, потому что остальные тоже отказываются. Я говорю:
– Вы так и будете везде забирать что плохо лежит?
Ну, тут шум, крик, женщины заругались – те, которые еще не замужем, с теми, которые уже…
Ну, я Николая на себе с поля боя вынесла, из общежития выписала и к маме прописала.
Прописала и стала его ждать. Потому что его все-таки забрали. Потому что он, оказывается, давно на доске висел: «Они мешают нам жить». Вот его на время и увезли, чтоб не мешал.
Он уехал, а зато Леша приехал. Вернее, пришел. Даже прибежал. Потому что его жена, которая на рояле, выгнала. Потому что он на Шуберта сказал, что это Шопен. И она его выгнала, и он ко мне прибежал, сказать, что все это из-за меня. Я говорю:
– Лешенька, не волнуйся.
И к ней побежала. И ей объяснила, что это все из-за меня, потому что, конечно, мне надо было его музыке учить, а я не учила и вообще на него не так влияла. Ну, они между собой и помирились. Между собой помирились, а со мной поссорились. Ну и правильно, сама виновата…
А тут как раз Николай вернулся, там из него сделали другого человека. Он теперь с сомнительными дружками не водится, а только с такими, у кого никаких сомнений. Вот он мне и говорит:
– А тебе уже пора как-то определяться. Жизнь, – говорит, – надо прожить, чтоб не было мучительно больно!
Ой, как он так сказал, я прямо обалдела. Потому что я и сама всегда так думала, только сказать не могла. А вот Коля сказал! Прямо хоть в какую книжку вставляй!
Я ему хотела сказать, как я ему благодарна, но не успела, потому что он от меня ушел вперед, туда, где ему квартиру дали.
А у мамы на его месте теперь дети живут, но не его, а Жорины. Которые отовсюду понаехали, чтоб Жора им помог в жизни. А как он им поможет, когда он тут теперь не живет? Он отсюда переехал, где климат лучше и детей меньше: там от этого какой-то корень растет…
А перед отъездом меня встретил, говорит:
– Тебе как-то надо определяться, а то ни с чем останешься!
Господи, думаю, какая я везучая, что со мной всегда рядом умные люди были! Вот и сейчас. У Жориных детей уже внуки пошли. Один уже говорить начал. Я
– Тебе, бабушка, пора найти свое место в жизни! Время идет!
Господи, думаю, какой мальчик смышленый! Мне б до этого вовек не додуматься! А он прав. Смышленый мальчик!
1977
Экскурсант
Меня тетка все к себе на дачу звала: приезжай, свежий воздух, опять же на огороде поработаешь.
Ладно, уговорила. В выходной надел джинсы старые, футболку, поехал. По грядам поползал, в озере искупался, дров тетке наколол. Тетка, молодец, за ужином поставила. Ну, я принял под грибочки, настроение нормальное. Спасибо, говорю, тетка. Будь здорова.
Иду на станцию, сажусь в электричку, еду в город. Приезжаю. На вокзале – давка, все с чемоданами, с узелками. Многие трезвые. Поносило меня по перрону, помяло и на привокзальную площадь выбросило. Прямо к автобусу. Но не к нашему, а к интуристовскому. Их сейчас в городе тьма. Ну, понятно, летний сезон. За границей сейчас только наши посольства, а все иностранцы – здесь, под видом туристов.
Пробираюсь мимо ихнего автобуса к своему трамваю, как вдруг налетают на меня человек тридцать, обступают, по плечам хлопают, «Джек!» кричат.
– Вы что, говорю, ребята? Лишнего взяли, что ли?
Они не слушают ничего, орут, жуют, все, как я, в футболках старых, джинсы заплатанные – сразу видно, из зажиточных семей народ, буржуа.
Я только рот снова раскрыл, как из автобуса еще одна выскакивает. Тоже вся в джинсах, но уже без заплат – переводчица, значит.
Тоже «Джек!» кричит, ко мне подскакивает и по-английски шпарит. Ну, я вспомнил, чему меня в школе учили, и на том же английском отвечаю:
– Данке шон! – На всякий случай перевожу: – Чего прицепилась-то? А она с улыбочкой:
– Да-да, я очень рада, что вам нравится наш язык, но только пора ехать в отель.
Эти все услыхали, тоже закричали: «Отель, отель!», меня в кольцо и – в автобус. Переводчица впереди уселась, а остальные иностранцы – кто куда. Кто песни поет, кто целуется, а кто смирно сидит, уважая местные обычаи. Я говорю:
– Ребята! Пустите меня отсюда, потому что мне завтра на работу в полшестого вставать.
Они как захохочут. «Джек!» – кричат и пальцами себя по шее щелкают. Уже наши жесты перенять успели.
Тут автобус поехал. «Ладно, – думаю, – у гостиницы выйду. Дай пока хоть город посмотрю». Еду, смотрю. Своеобразный у нас такой город, оказывается. Шпили какие-то, купола. «Надо, – думаю, – будет ребятам показать…»
Вот автобус тормозит, дверь открывается. Эти все орут: «Отель! Отель!»
Я так вежливо говорю:
– Спасибо, джентльмены, за поездку.
Но они меня опять не слушают, опять в кольцо и в гостиницу. Там нас администратор встречает.