232
Шрифт:
– Нет? – Конкидо поднял бровь. – Но разве вы… Не отвечайте! – прикрикнул он на Мирру, едва та открыла рот. – Вы не знаете себя, а здесь есть человек, который знает! Штрипке!
– Да, господин полковник?
– Ты ведь листал ее секретные файлы?
– Да, господин полковник, и они весьма подробны. Там все: сексуальные пристрастия, вкусы в одежде, свидетельства подруг, показания отца и матери, даже сны…
– Я знаю! – оборвал его Конкидо. – Я в курсе работы нашего ведомства! Но вот что мне непонятно, Штрипке. Исходя из всех наших данных, эта женщина должна с восторгом кричать «да», а между тем она говорит «нет». «Нет», Штрипке! «Нет»! Ты это слышал? Мы что-то упустили? Или кто-то сработал недобросовестно?
– Никак нет, господин полковник, – и мастер-допросчик обшлагом рукава вытер со лба пот. – Наша информация – максимально полная. Она должна…
– Должна? – переспросил полковник. – Должна, да, но только вот не соответствует! Должна, но вот сегодня что-то не задалось! А ну-ка, Штрипке, давай нарушим стандартную схему. Вдруг в этом существе есть нечто, о чем мы и не подозреваем? Послушайте, – полковник вперил в Мирру тяжелый взгляд, лишенный уже всякой игривости. – Вы боитесь попугаев и мокриц, в шестом классе вы взяли пять дукатино за то, чтобы соседский мальчик вас потрогал. На завтрак вы ели тушеную говядину, последняя менструация у вас была четыре дня назад. Скажите, вы говорите «нет» из упрямства, чтобы разозлить меня и опозорить тайную службу? Вы ведь ненавидите этого человека, – указал Конкидо на портрет. – У вас с ним старые счеты, он, можно сказать, порядочно испортил вам жизнь.
– Да, – сказала Мирра и, поднырнув под руку Кнарка-младшего, оказалась прямо перед портретом, став живым щитом на пути к его разрушению. – Это так.
– Тогда в чем дело? – полковник надвинулся на Мирру, как гора, так, что она почувствовала на лице его горячее мятное дыхание. – Захотелось соригинальничать, попротиворечить тайной службе? Бросьте, вы не маленькая девочка, надо уметь подчиняться власти. Человек – точка пересечения общественных отношений, он должен вести себя так, как этого требуют от него прошлое, которое его сформировало, и настоящее, в котором он трепыхается. Зачем строить из себя особу, про которую наши секретные файлы лгут?
– Я не строю, – сказала Мирра, отворачиваясь головой от Конкидо и прижимаясь к холсту и стене за холстом. – Пустите!
– А что вы мне сделаете? – спросил полковник и дунул ей в волосы. – Хотите, я сейчас укушу вас за мочку уха? А как насчет поцелуя? Или мне разорвать на вас футболку, и пусть мои недоумки видят, чем наградил вас господь? Не думайте, что я превышаю полномочия, у моих полномочий пределов нет. Вы все считаете себя бунтарями, нонконформистами, борцами и героями, но из моих секретных файлов вытекает, что это отнюдь не так. Ваши привычки и ваши жесты, все ваши чувства и мысли, что мы фиксируем – из них вытекают смирение и покорность, не более того. Про тайную службу думают, будто она ломает, но это, признаться, вздор. Мы всего лишь сокрушаем ложное и вытаскиваем на свет божий истинное – то, что записано в наших файлах, то, что и есть вы. Хотите, я покажу вам вас, милочка? Хотите, я сделаю так, что вы будете честны сама с собой?
– Нет, – сказала Мирра чуть слышно. – Не хочу.
– Почему же тогда вы сказали не то, что должны были сказать? – полюбопытствовал Конкидо и дунул в волосы Мирры еще раз. – Почему вы делаете то, чего не желаете делать? Можете не лгать, я вижу вас насквозь. Ага! Вы сами не знаете, почему? Да, все сложнее, чем я думал. Несомненно, здесь влияние вашего мужа. Что ж, ничем не могу помочь. Ничем, абсолютно.
С этими словами полковник вдруг отступил от Мирры, и та, освобожденная, облегченно вздохнула.
– Штрипке! – сказал Конкидо. – Есть у нас на нее что-нибудь? Как она относится к гурабской династии?
– Никак, господин полковник, – отозвался Штрипке, который, пока начальник беседовал с Миррой, стоял навытяжку. – Но… это ведь не преступление?
– Нет, – сказал Конкидо. – И не порок. Преступлением не является даже то, что эта женщина
Конкидо не шутил, и подчиненные поняли это сразу. Поступок Мирры Глефод озадачил его, выбил из колеи. Как и положено начальнику тайной службы, он не видел в нем ничего, кроме смутьянства, однако источник непокорности впервые был ему непонятен. Ничто из того, что составляло эту женщину, не подразумевало противоречия, не обличало в ней человека, способного защищать ненавидимое. Он знал о ней все, но мозаика не складывалась в целое. Не было ли у капитана такой же, не зависящей от него причины, чтобы идти против Освободительной армии и нарушать идиллию всеобщего предательства? Что, если…
Нет, отогнал Конкидо шальную мысль. Это просто абсурд, такого не бывает. Почему же тогда Глефод-младший – неудачник, ничтожество? Разве жизнь не устроена логично и правильно? Разве не расставляет она всех по своим местам? Ведь если Глефод – человек в действительности храбрый, сильный и верный Гурабу, почему он тогда не занимает высокий пост, почему он не изменник, как сам Конкидо?
Полковник размышлял, а Мирру Глефод тем временем заперли в ванной. Хотя словами Конкидо умел выжимать соки не хуже, чем пыточный пресс, у нее все же остались силы искусать братьев Кнарк, пяткой расквасить нос Штрипке, а Претцелю, слишком распустившему руки, отбить хозяйство. Более того: едва дверь захлопнулась, и Кнарк-младший с облегчением щелкнул задвижкой, как из ванной раздался поток таких проклятий, какие никак нельзя было ожидать от женщины, еще недавно раздавленной и униженной величием тайной службы. Ругательства эти никак не вытекали из совокупности фактов, составлявших Мирру Глефод, и Конкидо, веривший в свои секретные файлы, притворился, что их не слышит. Он вытерпел упреки в скотоложестве, инцесте и мальчиколюбии, пропустил мимо ушей характеристики выгребной ямы, в которой был зачат, и непристойный намек на отношения матери с ослами, конями и хряками. Когда личные претензии истощились, и Мирра коснулась тайной службы, полковник распорядился заткнуть щель под дверью полотенцем – не столько для того, чтобы не слышать самому, сколько из заботы о лояльности подчиненных.
Разлегшись на диване, где Мирра днем ранее выслушивала сентенции Глефода, Конкидо закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. И почему все не могут быть такими же хорошими предателями, как он? Ну разве Освободительная армия не стоит любви, не является лучшей альтернативой старому Гурабу? Как и всегда, это борьба хорошего и плохого, поэтому выбор сделать легко и просто. И все же следует признать – есть люди упорные и глупые, люди, что не умеют выбирать правильно, и именно таков Аарван Глефод. Из того, что знал о нем полковник, Глефод столько раз делал неверный выбор, что из хороших альтернатив могла бы сложиться целая жизнь – и несравнимо лучшая. Застань его Конкидо дома пораньше, он предложил бы ему такую жизнь в награду за отказ от своего замысла. Теперь же полковник ничего не желал ему предлагать. Отстояв ненавистный портрет, Мирра лишила Глефода шансов на примирение.
Все складывалось хуже некуда, все шло к тому, что капитан, если не отступит, умрет смертью изменника от руки того, кто сам предал старый Гураб. Если же признать, что в мире существует некая сила, желающая уберечь Глефода, ее не слишком-то волновало, что тем самым она сохраняет его для куда более страшной и бессмысленной гибели. Впитывая память из мертвой руки, леди Томлейя чувствовала эту силу и отчасти понимала ее природу. Мнемопат и писатель, она видела роль Конкидо в истории капитана и стремилась из разницы их мировозрений высечь искру, способную воспламенить сердца.