232
Шрифт:
С этими словами полковник ткнул пальцем в Мирру, и в тот же миг вся его братия ввалилась в квартиру, и старший из братьев Кнарк запер за собой дверь.
– Объект? – удивилась Мирра. – Я?
– Ну не я же, – ответил Конкидо. – Штрипке, черт бы тебя побрал, почему ты молчишь?!
– Сейчас, сейчас, господин полковник… – забормотал мастер-допросчик, становясь из белого лиловым и наоборот. – Та-ак… Мирра Глефод, в девичестве – Ардабашьян, тридцать один год, рост – метр шестьдесят восемь, вес – шестьдесят четыре килограмма, темперамент – флегматик, девственность потеряла в шестнадцать, одна неудачная помолвка до
– Родители?
– Отец – Авенда Ардабашьян, «Ардабашьян и сыновья», оптовая торговля витаминизированными удобрениями, цветами и компостом. Мать…
– Что такое компост, Штрипке? – прервал подчиненного Конкидо.
– Я… Я не знаю, господин полковник! – сказал мастер-допросчик, с которого вовсю лил пот.
– Не знаешь, – Конкидо покачал головой. – А кто знает? Претцель?
– Никак нет, – потупился протоколист.
– Кнарк-младший?
– Я забыл.
– Я знаю, – прогундосил Кнарк-старший.
– Говори, – был ему приказ.
– Компост – это дерьмо, господин полковник.
– Что ж, – сказал Конкидо, достал из нагрудного кармана коробочку с леденцами, открыл ее и вручил конфету довольному верзиле. – Сказано, конечно, не изящно, однако же верно. Компост – это действительно дерьмо, в этом нет никаких сомнений. Но что из этого следует, господа? Штрипке!
Мастер-допросчик вытянулся по струнке: вот он, шанс искупить свой провал.
– Из этого следует, господин полковник, что с дочерью человека, торгующего дерьмом, можно не церемониться, – отчеканил он. – Можно брать ее на хапок, прижимать к ногтю, давить, как гниду, и унижать, как животное.
– Да, Штрипке, да, – кивнул Конкидо. – Приятно работать с компетентными людьми, которые понимают, чего от них хочешь. Но все же мы не настолько жестоки. Нет, мы не станем обижать эту бедную женщину, хотя, как тайная служба, имеем на это полное право. Вы слышите меня, милочка? – обратился он к Мирре. – Даже будь вы дочерью самого Гураба Двенадцатого, есть на свете инстанции, которым вы принадлежите даже больше, чем себе. Ну что вы на меня уставились? Не надо, не надо. Вы не увидите во мне ничего, кроме гражданина, верного своим принципам. Скажите мне, что вы видите?
– Я вижу, что моему мужу вы совсем не друзья, – тихо сказала Мирра Глефод. – И если у меня нет права требовать от вас уйти, я прошу вас об этом. Как человека.
– Вы слышали? – повернулся Конкидо к своей группе. – Нас просят, нас умоляют!
– Я не умоляю, – сказала Мирра. – Это не так.
– Пока! – полковник был неумолим. – Пока не умоляете, но будете, уж я-то знаю! Нет, милочка, слишком поздно для просьб, ваши слова уже не имеют силы. Просить теперь можем лишь мы, и отказать вы не посмеете. Именем тайной службы Гураба Двенадцатого я требую виски, плетеных стульев и комнату, где мы могли бы подождать вашего мужа! У нас к нему легкий и необременительный разговор.
– Могу предложить кухню, – ответила Мирра. – И вчерашнее какао вместо виски, ибо спиртного у нас в доме нет.
– Вот жалость! – сказал Конкидо. – Нет, я, пожалуй, откажусь и от того,
– Там не убрано, – сказала Мирра.
– Ничего, мы посидим в грязи.
Отстранив Мирру рукой, полковник сделал жест своим людям и вошел в гостиную.
– Так-так-так, – сказал он, увидев портрет. – Да тут есть что прятать! Разве это не забавно, что муж и жена, верные Гурабу, на самом видном месте хранят портрет предателя? Штрипке!
– Да, господин полковник?
– Просвети нас, кто этот человек.
– Я знаю, кто это, – вскинула глаза Мирра. – Не нужно спектакля.
– Что здесь нужно, а что нет – решаю я, – сказал Конкидо. – То же касается и всего остального. Продолжай, Штрипке, я внимательно слушаю. Кто изображен на портрете маршала гурабского династии Аргоста Глефода? Подумай, не торопись. Ответ лежит на поверхности.
– Это… – начал было Штрипке, но полковник оборвал его:
– Я сказал – подумай! У нас полно времени!
Все это, разумеется, было игрой, и в такие игры Конкидо играл как с жертвами, так и с подчиненными. Выпытывая у людей очевидное, он словно бы утверждался в своем положении единственного существа, обладающего правом спрашивать, знающего все на свете, но снисходящего до потребности других отвечать.
Хотя подчиненные знали о такой особенности полковника, каждый раз они реагировали на нее как будто впервые. К этому просто нельзя было подготовиться, и вот, не понимая, чего от него хотят, Штрипке вновь то бледнел, то наливался краской. Наконец, он облизнул губы и выдавил:
– Это маршал гурабской династии Аргост Глефод, отец капитана Глефода.
– Слава Богу! – вздохнул полковник. – Удивительно, насколько трудно сегодня добиться ответа, простого и правильного! И что же за человек этот подлый предатель, изменник и вероломный трус?
– Это подлый предатель, – наученный опытом, не сразу ответил Штрипке, – изменник и вероломный трус.
– Замечательно! Послушайте, – обратился Конкидо к Мирре, – я даже не буду спрашивать, почему здесь висит портрет предателя. Совершенно очевидно, что это происки вашего мужа. Но! У вас есть шанс показать себя лояльной женщиной. Наверняка вы не питаете любви к этому… изображению. Я в курсе вашей семейной истории. Как вы смотрите на то, чтобы я уничтожил портрет здесь и сейчас? Ведь в наши времена хранить подобные вещи – измена. Другой бы не сделал вам такого предложения. Конечно, это не отменяет предстоящего разговора с капитаном, но вы – к вам у нас не будет никаких претензий. Ну, что думаете?
– Нет, – сразу ответила Мирра и замерла, сама удивленная этим ответом.
О том, что сейчас предложил полковник, она думала каждый день на протяжении последних пяти лет. Изгнать маршала, сбросить его иго – с расстояния, отделявшего замысел от исполнения, этот поступок всегда виделся Мирре чудесным, волшебным освобождением. Теперь она рассматривала его вблизи, и он вдруг перестал быть сказочным. Оказалось, что Мирра, мечтавшая о свободе, в ней не нуждается, и самым важным для себя обладает уже давно. Частью этого важного был портрет, и хотя ненависть оставалась ненавистью, на защиту его она встала мгновенно и бессознательно, ведомая словно бы самим своим существом.