31 февраля

Моторный Максим Владимирович

– Нет, почему же, – возразил я, – в январе, марте – пожалуйста, но не в феврале же!

– А сколько должно быть в феврале? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Двадцать восемь или двадцать девять.

– Или?

– Ну, високосные годы, там…

– Какие?

– Високосные. Високосным называется год, который нацело делится… –

я спохватился, подумав, какой же нонсенс происходит. Я объясняю мужику, лет на тридцать старше меня, что такое високосный год. Бред!

– Продолжайте, что же вы остановились. Это весьма интересно.

– Интересно?!
– вспылил я. – Если бы мне вчера сказали, что кому-то будет интересно слушать, что в апреле тридцать дней, а в октябре тридцать один, то я бы рассмеялся ему в лицо, – я заставил себя успокоиться и откинулся на спинку.

– Тридцать? – недоуменно переспросил он. – Вы же говорили…

– Ничего я не говорил, – отрезал я, – и впредь не скажу по этому поводу.

Психолог пригласил в кабинет мою мать. Она вошла и посмотрела на меня печальными серыми глазами.

– Все в порядке, ма, – сказал я.

– Ничего страшного, – добавил психолог. – Легкий стресс, переутомление. Дезориентация во времени у мальчика отсутствует. Что же касается недоразумения насчет дат, то здесь, возможно, сказалась институтская нагрузка. Вероятно, мальчик любит читать фантастику?

– Не оторвешь! – согласилась мать.

– Вот! – веско сказал он. – Это могло отразиться на неустоявшейся психике. В целом же, все нормально. Ему нужен небольшой отдых.

Я с интересом слушал всю эту ахинею о своей неустоявшейся психике, а затем деловито произнес:

– Так может, кто мне расскажет, почему в мартобре сорок шесть с четвертью дней, а в июрле только три и семь в периоде?

– С удовольствием, – сказал психолог. – А вы наведаетесь ко мне через полгода.

Я поднялся с дивана.

– Обязательно, – ответила ему моя мать.

На опушке

леса пылал костер. Ввосьмером в сгустившейся тьме мы сидели вокруг него и пили – кто чай из термосов, а кто – "Черниговское" из темных бутылок. Из колонок приемника, настроенного на эфэмовскую станцию, тихо сочилась мелодия.

– Что было дальше, солнышко? – спросила меня Катя.

В общем-то, мне не хотелось ничего рассказывать, но от "солнышка" и ее рук, обнимавших меня, я разомлел, и, закрыв глаза, продолжил.

– Так сколько дней в году? – мягко спросил меня психолог.

– Триста семьдесят два, – ответил я.

– А в тех, число которых делится на четыре?

– Триста семьдесят два.

– А в…

– В любом году одинаково, – перебил я его.

– А сколько дней в месяце?

– Тридцать один, – покорно сказал я.

– И в феврале? – коварно спросил психолог.

– И в феврале, – обречено согласился я.

– Хорошо, – кивнул он. – А теперь скажите, вы во все это верите?

– Да нихрена подобного! – облегченно воскликнул я.

Я открыл глаза и оглядел лица своих друзей, озаренные пламенем костра. Они улыбались. Катя притянула меня к себе и поцеловала.

В приемнике зазвучали тоны точного времени.

– В Киеве полночь, – сказали динамики, – вы слушаете "Русское Радио".

Я осторожно взял Катю за руку и коснулся губами ее ладони. На ее запястье в свете луны сверкали серебряные часики, циферблат которых был пронумерован от одного до десяти часов. Прижмурившись, я разглядывал их с наслаждением умалишенного.

– Что-то не так, дорогой? – прошептала мне на ухо Катя.

– Все хорошо, – ответил я.

А сам подумал, что за полгода можно привыкнуть к чему угодно. Даже к тому, что солнце встает на севере.

Ведь какая в конце концов разница?..

21:04 06-08-99

Бендеры, Молдова