325 000 франков
Шрифт:
– Вы правы, - согласился Бюзар.
После его ухода я заметил Корделии:
– Ты сама себе противоречишь. Совсем недавно ты утверждала, что Мари-Жанна по своему складу не может любить.
– Во-первых, я этого не говорила. И вообще сейчас речь не об этом...
– Вся эта история нелепа. Мари-Жанна - сухарь; разве можно любить женщину, которая вот так поджимает губы? А Бюзар - растяпа. Полтора года бегает за ней и ничего не добился. Он мне нравился, пока мечтал выиграть "Тур де Франс". А сейчас, когда он идет на всякие низости, чтобы
– А ты встань на их точку зрения.
– На месте Бюзара я бы предпочел этой мещаночке Мари-Жанне толстуху Жюльетту.
– Не беспокойся, в этом никто не сомневается.
На следующее утро Корделия, выполняя обещание, данное Бюзару, отправилась к своей подружке. Занятая мыслями, как лучше начать разговор, она вошла не постучавшись.
Мари-Жанна с горящими щеками стояла в углу комнаты за своим рабочим столом, положив руки на высокую спинку.
У стола, спиной к дверям, сидел какой-то мужчина. Корделии видна была только его голова: круглая лысина, окаймленная короткими светлыми завитками, и жирный затылок в складках над пиджаком из твида.
Мужчина поспешно захлопнул лежащую перед ним записную книжку и принялся засовывать ее в наружный карман пиджака. Он с трудом протолкнул ее туда. Пухлая книжка была набита истрепанными бумажками; кожаная обложка рыжего цвета потрескалась, сморщилась и вытерлась на углах. Мужчина встал. На нем были брюки-гольф и охотничьи башмаки. "Подрядчик", - решила про себя Корделия.
Не поздоровавшись он прошел мимо нее, опустив глаза и втянув голову в плечи. Судя по его затылку и одежде, Корделия никак не ожидала, что у него будет такой нерешительный вид. Обычно подрядчики твердо шагают по земле. Он пробурчал что-то невнятное и вышел.
Проходя мимо окна, он сделал замысловатый жест рукой и крикнул:
– Не прощаюсь!
Мари-Жанна поспешно захлопнула окно. Мужчина удалялся тяжелыми шагами. Его походка становилась все увереннее.
– Что это за явление? Кто это?
– спросила Корделия.
– Мерзкий тип, - ответила Мари-Жанна.
Глаза у нее блестели.
– Я ему выложила все, что о нем думаю, но он все равно еще придет...
Она была очень возбуждена. И все твердила:
– Они всегда возвращаются.
Не в первый раз уже Мари-Жанна жаловалась Корделии на преследования определенной категории мужчин.
– Старые и женатые, - сказала она как-то.
Она ни разу не назвала ни одного имени. Чаще всего Мари-Жанна обобщала их: "они", "эти", и, рассказывая о своих с ними взаимоотношениях, говорила о себе в третьем лице, словно действующим лицом была не она, Мари-Жанна, а вообще женщина.
– Им говорят: "Вы омерзительны", а они не обижаются, достают свой бумажник и спрашивают: "Сколько ты хочешь?" Их выгоняют, а они вцепляются в вас, кидаются на вас, суют свою грязную щетину вам под нос. Пока их не стукнут, не уйдут...
Нам с Корделией приходило в голову, что, может быть, все это плод воображения Мари-Жанны. Я даже посоветовал Корделии:
–
Но в то майское утро Корделия собственными глазами увидела одного из этих преследователей.
– Кто это?
– повторила она свой вопрос.
– Наш домохозяин, Жюль Морель, владелец "Пластоформы".
– Что ты с ним сделала? Можно подумать, что ты его нокаутировала.
– Я ему такого наговорила!
– А что он записывал в свою книжку?
– Подсчитывал, сколько я ему должна за квартиру.
– Почему ты не платишь? По твоим словам, вы с матерью не нуждаетесь.
– Он не хочет брать с меня денег.
– А у тебя с ним действительно ничего нет?
– Каждый раз, когда он пытался подойти ко мне поближе, я ему давала пощечину.
– Ты должна платить за квартиру.
– Не могу, он не берет.
– Пошли по почте.
– А расписка?
– Почтовая квитанция заменяет расписку, ты же это великолепно знаешь, возмутилась Корделия.
– Он мне достаточно надоедает.
– Мари-Жанна повысила голос.
– Неужели ты хочешь, чтобы ко всему еще я давала ему деньги.
Все это Корделия передала мне и добавила:
– Знаешь, в эту минуту Мари-Жанна была мне неприятна. На ее лице появилось какое-то совсем новое выражение...
– Что ты имеешь в виду?
– спросил я.
– Ну вот как у некоторых матерей, когда они секут своих ребятишек и просто заходятся.
– Разве Жюль Морель был похож на побитого ребенка?
– Нет, сравнение мое неудачно. Едва он переступил порог, он сразу преобразился и, когда крикнул "Не прощаюсь!", показался мне таким злобным...
Корделия задумалась.
– Вот!
– сказала она.
– Однажды у тебя было такое же выражение, как только что у Мари-Жанны. Это было в Гранж-о-Ване. Мы с тобой гуляли на лугу вдоль рощицы и неожиданно у твоих ног с шипением взвилась змея. Помнишь?
– Помню. Я отскочил и закричал.
– Ты принялся избивать змею своей палкой с железным наконечником. Ты ей что-то повредил, наверное, позвоночник. У змей есть позвоночник? Словом, она не могла уже ни убежать, ни напасть на тебя. Она делала судорожные скачки, но падала все на то же место; говорят, это предсмертные конвульсии. Но ты продолжал колотить по ней своей палкой. Потом ты стал кружить вокруг змеи, не приближаясь к ней, и забрасывал ее камнями, пока она не превратилась в сплошные обрубки. Тогда ты наступил ей каблуком на голову... Знаешь, можно было подумать, что ты боялся всех этих самостоятельно извивающихся кусочков... В тот день ты мне здорово не понравился...