325 000 франков
Шрифт:
Бюзар не ответил. Он сел у стола, напротив Мари-Жанны, и обхватил голову руками.
– Почему нельзя?
– вмешался брессанец.
– Хватит того, что вы вдвоем выполняете работу троих рабочих, - сухо сказала Мари-Жанна.
– А если наш заработок нас устраивает, имеем мы право поступать, как нам вздумается?
– проговорил брессанец.
– А если вам заплатят за то, чтобы вы стали шпиками, вы тоже имеете право поступать, как вздумается, да?
– Не ругай его, - заступилась мать.
– Он же крестьянин. Как он может понять? Ведь он впервые работает на фабрике.
– А я вот никогда не работала на фабрике, -
– Ты другое дело, ты дочь рабочих, - ответила мать.
– Мои родители тоже рабочие, - проговорил Бюзар.
– И все равно я пойду на фабрику, будет забастовка или нет, до тех пор, пока не отработаю свой срок. А потом уеду.
– Уедешь один, - сказала Мари-Жанна.
– До чего же глупо все получается, - возмущался Бюзар.
– Ведь мне осталось всего тринадцать дней.
– А я никогда и не верила, что мы получим этот снэк-бар, - ответила ему Мари-Жанна.
– Он будет нашим, - твердо заявил Бюзар.
– Забастовка ничего не изменит. Отсрочим вексель на несколько дней.
– Еще что-нибудь случится.
– Ты кого хочешь доведешь до отчаяния.
– Да перестаньте, будет у вас этот американский кабак, - сказала мать.
– Всего-то несколько лишних дней. Мари-Жанна напрасно вас огорчает. Просто мы с ней привыкли ко всяким горестям...
Тем временем рабочие делегаты отправились к Жюлю Морелю.
– Бастуйте себе на здоровье, - ответил им старик.
– Вы мне даже окажете услугу. Заказов-то нет... Если вы не объявите забастовку, я буду вынужден уволить часть рабочих.
– Я читаю по-английски, - сказал ему в ответ Шатляр.
– Что ты этим хочешь сказать?
Фабрикант и секретарь профсоюза издавна были на "ты". Они изучили друг друга так же хорошо, как старый браконьер зайца, которого он никак не может поймать, и как заяц - браконьера.
Шатляр внимательно следил за французскими и иностранными газетами промышленников. Английский и немецкий языки он выучил в тюрьме, где сидел с 1940 по 1942-й год (ему удалось бежать в тот момент, когда немцы начали оккупацию южной зоны). Из газет он недавно узнал, что "Пластоформа" получила значительный заказ от крупной американской фирмы на выгодных по сравнению с ценами на французском рынке условиях. Все это Шатляр выложил и сказал в заключение:
– Дай нам наши двадцать франков. Ты на этом не проиграешь. А зато насолишь конкурентам - рабочие остальных фабрик в свою очередь потребуют надбавки...
Они еще поспорили, но уже для проформы. Жюль Морель должен был выполнить заказ к определенному сроку, и Шатляр об этом догадывался. Рабочие делегаты настаивали на своем, и Морель согласился на двадцатифранковую надбавку. Забастовка не состоялась.
Седьмого ноября, ровно в полдень, как и было намечено дирекцией, работа в цехах "Пластоформы" возобновилась.
Брессанец пошел в первую смену.
Увеличение темпа его не беспокоило. Работа на прессе была для него настолько легкой, что он не относился к ней как к настоящему труду; вся эта цепь движений: поднять, вынуть, опустить, отсечь, разъединить, сбросить - не требует никаких усилий, а то, что не требует усилий, - не труд. Необходимость проделывать все шесть движений в двадцать секунд вместо сорока ничего не меняет. Ноль плюс ноль равен нолю. По правде говоря, он до сих пор еще не понял, что это и есть та работа, за которую ему платят деньги.
В бресской деревне,
Для брессанца работать на фабрике это то же, что принимать участие в крестном ходе. А то, что ему платят сто шестьдесят франков в час за эти движения, но требующие никаких усилий, - просто чудеса. Но ему очень не нравится профессия прессовщика, он и не считает ее настоящим ремеслом. Работать у пресса так же скучно, как слушать проповедь в церкви. С его точки зрения, только врожденный лентяй способен заниматься этим всю жизнь. Для него пребывание на фабрике - одно из тех необыкновенных приключений, которые случаются с новобранцами в год их призыва. Когда-нибудь он будет рассказывать, как он в тот год на банкете, устроенном 29 января, выпил девятнадцать литров вина и два литра виноградной водки, как он первым пришел на велогонках города Бионны и как ему выдали триста двадцать пять тысяч франков за то, что он в течение полугода ежедневно простаивал по двенадцать часов забавную мессу без органа.
Одной из особенностей, характерных для Франции начала второй половины XX века, было то, что бок о бок, в одном и том же цеху, на одной и той же фабрике работают такой вот брессанец, для которого выполняемый им труд некая магия, и Шатляр, который готовится к забастовке, изучая положение на рынках. Кстати, если бы брессанец пробыл на фабрике дольше, а главное если бы он перешел в механический цех, где изготовляют формы - работа, требующая точности и смекалки, и если бы товарищи немного подзанялись им, он приобрел бы если не зрелость Шатляра, то, во всяком случае, его образ мышления. Да и в его деревне многие парни перестали верить в колдовство в тот день, когда научились ремонтировать мотор своего трактора. (До тех пор пока хозяин умеет лишь заправить свою машину горючим, маслом и водой, а едва она портится, призывает на помощь чудотворца-механика, трактор остается предметом магическим.)
Но у родителей нашего брессанца трактора не было, земли у них мало и мало денег для этого, а с тех пор как брессанец жил в Бионне, работал по двенадцать часов в сутки и все остальное время спал, у него еще не было возможности познакомиться с рабочей философией. Он не собирался задерживаться в Бионне; еще и поэтому его мало беспокоило увеличение темпа работы.
Он даже получал от этого какое-то удовольствие. Ожидание, когда загорится красный глазок, после того как карета уже сброшена в ящик, было для него самой скучной частью ритуала.
Бюзар пришел немного раньше четырех часов.
– Дело пошло быстрее, - радостно сообщил ему брессанец.
– Вот если бы нам платили сдельно, это было бы замечательно, - ответил Бюзар.
– А на почасовой оплате нас облапошивают.
– Мы получим меньше?
– Ты чемпион!
– По чему?
– Чемпион глупости, - сказал Бюзар.
Бюзар смотрел на остальных прессовщиков: они кончали свою первую восьмичасовую смену в новом темпе работы. Ритм мало изменился. Движения оставались такими же медленными, как и раньше; уничтожено было несуществующее движение - передышка, а это было незаметно. Только, пожалуй, у рабочих был еще более осовелый вид, чем обычно.