33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере

Шульце Инго

Митя, казалось, знал всех и вся в этом городе. Мне следовало обращаться с ним осторожно и ни о чем не спрашивать. Это, сказали мне, самый лучший способ заставить его разговориться. Было уже больше одиннадцати, а солнце над плоской крышей все еще так слепило, что лампочки, мигавшие в сплетении опор и проводов, не высвечивали ни буквы, так что название прочесть было невозможно. Стеклянная дверь распахнулась перед нами, где-то гремела музыка, а из темноты выступил ковбой — в красно-синем, со шляпой.

Митя щелкнул его по

широким полям и буквально втолкнул меня внутрь.

Внутри было прохладно. Лилипут, плоский и неподвижный, словно картонный, вдруг задвигался и указал стволом своего «узи» на кассу.

«О-о!» — воскликнул он, увидев Митю, и поспешил ему навстречу на своих кривых, как сабли, ножках. Отсчитав дважды по пятнадцать долларов, я положил их на стойку, которая вибрировала от басов, гремевших откуда-то из глубины. Карлик громко смеялся, и не успел я обернуться, как он с подобострастным видом подскочил ко мне, сделал пару шажков к занавеске и раздвинул ее посередине.

«О-о!» — снова произнес он и согнулся в глубоком поклоне, прижав «узи» к груди.

Мы шли по коридору, устланному войлоком и слабо освещенному на уровне пола несколькими лампочками. В конце коридора открылась стальная дверь, ведущая в следующий коридор со стальной дверью, — мы шли навстречу музыке. Только оглянувшись, можно было убедиться, что Митя следует за мной, так как я не слышал даже собственных шагов. Пахло опилками и потом, потолки, завешанные белой тканью, казались высокими. Миновав четыре или пять коридоров, я снова ощутил твердую почву под ногами. Мы находились в холле. Под зонтиками сидели женщины, поодиночке или вдвоем. Короткие резкие лучи, раздробленные зеркальным шаром, падали на пустую танцевальную площадку.

«Давай, давай!» — Митя подтолкнул меня к лестнице, которая вела на галерею, расположенную вдоль торцевой стены зала. Сам он так спешил, что наступал мне на пятки, и на последней ступеньке мы оказались одновременно. Две вьетнамки за стойкой протирали стаканы. На нас они едва взглянули.

Все столики у балюстрады были отделены друг от друга мощными колоннами — мы сидели, словно в ложе. Зонтики полностью скрывали из виду женщин. Двигались только руки вьетнамок да блики света от шара, которые ближе к стенам и потолку становились все проворнее и крупнее.

«Мы первые!» — сказал Митя, удерживая зал в поле зрения. Он снова успокоился и даже улыбнулся, когда вьетнамки принесли нам на медном подносе по два кусочка белого хлеба с сыром и по «сникерсу». К этому подали бокал сладкого шампанского. Не дожидаясь, пока вьетнамки отойдут от нашего столика, Митя схватил сыр с хлеба, сунул в рот, запил глотком шампанского, сорвал обертку со «сникерса», откусил, затем запихнул в рот и остаток. Допивая шампанское, он другой рукой смял обертку и бросил на тарелку с сухим хлебом.

Я хотел завоевать доверие Мити, разузнать, что за среда его окружает и как ему удается делать

такие фотографии. Я хотел понять, что это за человек, каждый день рискующий жизнью. Ведь именно Митя был тем, кто всегда появляется в нужный момент, кто никогда не теряет нити разговора и к кому комиссары относятся с любовью, похожей на ненависть. Я восхищался его чутьем индейца. Если бы не Митя — и это подтверждал мне каждый, кому бы я ни говорил о своем намерении, — мафия исчезла бы из общественного сознания. Страницы с текстом можно было просто перелистывать, не читая, но не обратить внимания на его фотографии было нельзя.

«У вас есть ангел-хранитель?» — спросил он, сощурившись и не выпуская сигареты изо рта.

«Я полагаюсь на вас», — ответил я.

Между зонтиками туда-сюда сновали женщины.

«Вы же не ребенок!»

«Ну, тут я ориентируюсь хуже ребенка», — возразил я и был счастлив, что мы, по крайней мере, теперь хоть разговариваем друг с другом.

«Что вы хотите узнать? Я холост, мне тридцать два года, официально нигде не работаю».

«И вы боретесь, Митя, боретесь против мафии!»

«Я не борюсь против мафии».

«Да нет же, вы боретесь, своими средствами, своими фотографиями боретесь…»

«Я не могу бороться против того, чего нет!»

Митя быстро взглянул на меня, когда я засмеялся, и снова уставился на зонтики.

«Абсурд, как это нет?»

«Нет никакой мафии! — резко перебил он меня. — Я — мафия, вы — мафия, эти здесь — тоже мафия, каждый — мафия. Вот так, и ничего другого!»

«А ваши фото?»

«Я фотограф».

«А кто же, Митя, людей убивает? Двоих, троих, четверых в день, вчера в камере хранения обнаружено семь расчлененных трупов, не успевших еще, кажется, остыть!»

«Да мне-то почем знать?»

«Но вы хотели бы узнать?»

«Скорей наоборот!»

«А зачем же вы гоняетесь за этими людьми?»

«Кто сказал?»

«Митя, вы же не случайно там оказываетесь. Вы ведь всегда на месте раньше, чем милиция!»

«Потому что они мне звонят».

«Кто звонит?»

«Те, кто говорит, где сегодня что-то произойдет».

«Кто же это?»

«Кто деньги хочет получить».

«Деньги? От вас?»

«Только когда фотографии напечатаны».

Две парочки неспешно поднимались по лестнице.

«И вы не знаете, кто это?»

«Каждый раз другие. Некоторые требуют слишком много».

«Сначала оговариваете цену, а потом — где, что, когда случится?»

«Примерно так».

«И у всех есть телефон великого Мити?»

Он глянул на меня и поднял голову.

«Дружище, вам стоит почитать еще что-нибудь, кроме вашей газеты. Я вам рассказываю про позавчерашний снег, а вы все удивляетесь, — Митя перегнулся через парапет, словно заметил кого-то знакомого, и добавил: — Кто увидит нас вместе, мало не попросит — все-таки публикация на Западе».