33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере
Шрифт:
«Милиция», — объяснила она расстроенно. Она была прекрасна с головы до подколенных впадинок и так беззаботно двигалась по номеру, собирая одежду, словно ее вещи всегда висели здесь в шкафу.
Пока я крутил краны, Мария отправилась в туалет, пообещав заказать такси на завтрашнее утро. Мы встретимся и поедем в Павловск.
Не успела она уйти, кто-то постучал в дверь. Дежурная по этажу крепко держала Марию за руку выше кисти. Я заявил, что все в порядке, претензий нет. Дверь захлопнулась.
Две недели я ждал Марию среди белых кресел и по утрам, и вечерами. Но она
Прошло девять месяцев, и мы встретились у входа в «Европейскую». Мария, как видно, обзавелась еще двумя звездочками и нагуляла волчий аппетит. Мы уселись во внутреннем дворике, пили кофе и ели сосиски. Через час уже не было свободных мест. Мы расплатились, как студенты, каждый за себя, расцеловались на прощание по-русски трижды, и Мария принялась за свою работу, как влюбленная.
«СЕРЕЖА, иди домой! Сережа, ты слышишь, иди домой!» Валентина Сергеевна прищурилась. Через час стемнеет, и она не увидит даже собственной руки у себя под носом.
«Сережа!» — Валентина хлопнула в ладоши. Две несушки покосились на нее сбоку и снова стали клевать.
«Так дальше нельзя! — взорвалась Валентина и села к кухонному столу. — Неделями я не слышу от него ни слова, ни доброго утра, ни спокойной ночи, он даже не смотрит на меня, пьет и пьет воду из крана, скоро весь водопровод выпьет, и отправляется спать, совсем исхудал мальчишка!»
«Все лучше, чем по ночам в погребе все подчистую сжирать», — отозвался Павел, толсто намазал хлеб маслом и подвинул его большим пальцем к ее тарелке.
«Ешь!»
Валентина взяла чайник и налила в обе чашки. Курчавые волосы под мышками выбивались из-под коротких рукавов.
«Был бы это твой внук, ты бы что-нибудь сделал!» — заметила Валентина.
Они принялись за еду.
«Да что там, лишний рот — обуза, да и только!»
«Фашист», — прошипела Валентина.
Павел размахнулся и двинул ее в челюсть. Кусок огурца упал Валентине на колени. Не успела она заплакать, как Павел поднялся, дал ей в лоб и плюнул в полуоткрытый рот. Помедлил немного. Лицо Валентины сморщилось… На верхней губе налипло масло. Он вышел.
Долго сидел на чурбане у сарая. Сигареты остались на кухне, шлепанцы под столом. На закате облака набрякли синью. Павлу надо было подумать.
«Через час будет темно, как у Ленина в жопе», — произнес он, задумчиво глядя на пальцы ног.
Отдаленный шум с шоссе Петербург-Новгород не нарушал тишины. Только когда слышались гудки, дорога напоминала о себе. Не поднимаясь с чурбана, Павел набрал камешков в левую руку и выпрямился. Две несушки клевали что-то у штакетника, подняв гузки.
«Огонь!» — крикнул Павел и выстрелил первым камешком.
«Бац!» — ударилось о голубой забор, штакетины которого он сверху покрасил белым.
«Два
«Огонь!» — скомандовал Павел.
«Перелет! Огонь! Залп!» Он больше не целился.
«Бац, бац, бац, уряяя!» Куры убегали, кудахтали, били крыльями у забора, не находили щели, перья у них топорщились, как в непогоду, — затем птицы снова делались маленькими, щуплыми, наткнувшись на преграду, разворачивались и ковыляли назад.
«Молчать!» Еще пара выстрелов, и у него в левой руке не осталось больше снарядов. Пеструшки разбежались.
«Курвы! Враг уничтожен!»
Павел был голоден, его подмывало что-нибудь истребить. Но яиц даже от пяти несушек недостает, да и зима на носу. В огороде Валентины Сергеевны он вырвал кольраби, обломал листья, остальное вымыл в бочке с дождевой водой и разрубил лопатой пополам. Отгрызал то от одной половины, то от другой.
«Тьфу!»
Павел сплюнул и снова уселся на чурбан. Откусив кусок, он жевал, глотая сок, высовывал язык с деревянистым остатком и вытирал губы тыльной стороной ладони.
«Жирная жопа, сочная жопа, белая жопа», — подзуживал он себя и стискивал бедра. Не спеша подняв правую руку над левой, раздавил комара. «Телепается тут», — проворчал злобно. Постепенно ему становилось лучше. Он потер между ног. Кольраби была липкой. Тыльными сторонами ладоней он надавил на пах и развел ноги.
«Приказ — отступить!» Он снова потер, обождал и развел колени руками — его член натянул ткань брюк. Павел был доволен собой. Он снова сдвинул ноги, швырнул огрызком кольраби в забор, попал прямо в старую миску для кур и, обхватив член обеими руками, блаженно хрюкнул, словно засыпая. Над лесом еще светлела полоса между облаками. В сером небе кружил канюк. «Паф-паф-паф-паф!» Павел как бы нацеливался, а затем управлял его движением. С каждым «паф» сжимались бедра. «Не разряжать, Паша, не разряжать. Держаться всухую, Паша, паф-паф-паф-паф!»
Павел удивился, что стоит рядом с чурбаном. Он снова сел, не прекращая того, что делал. «Па-па-па-па-па- па-пах».
Из леса появился Сережа. Бегом бежал. Павел видел, как острые коленки выныривали из высокой травы и снова исчезали, словно грабли. Сережа и вправду похудел за эти шесть недель — с тех пор, как приехал. Рубашку он снял и держал в руке, как мешок. Издали Павел видел его торчащие ребра. Только голова у Сережи выросла.
«Летит, как шайба», — проворчал Павел, подмигнул и закинул ногу на ногу. Так ему было теплее, да и в бедрах устойчивее.
«Дядя Паша!» — завопил Сережа, помахал ему свободной рукой и откинул волосы со лба. На бегу он распахнул калитку во двор.
«Дядя Паша!» — Сережа, тяжело дыша, бежал к человеку, который уже два года как обосновался в доме у бабушки. Павел встал, наклонясь вперед, и отодвинул от себя Сережу. Они еще никогда не обнимались.
«Дядя Паша, смотри, что у меня есть!» — прямо у ног Павла Сережа развернул свою рубашку, в ней была горсть крупнозернистого порошка, темного, с комочками. Сережа закашлял.