33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
Он сидел и смотрел на отмытый крест, теперь было всё как положено, по крайности можно было прочитать фамилию, имя, отчество и годы жизни – между датой рождения и датой смерти поместилась она вся, вся жизнь безвременно почившего Ильи Михайловича, в виде маленькой черточки-тире.
«Вот так! – думал Михаил Капитонович. – И это вместо детства-отрочества-юности, мамы, папы, студенческих бурь, друзей-революционеров, кокаина, каторжанской ссылки… чего ещё? – Сорокин налил ледяной водки, выпил, аж заломило зубы, и откусил от яйца. – Надо бы тут почаще бывать, а то ведь скучает, наверное, дорогой Илья Михайлович!»
Он налил в ладонь немного водки «Антипас» № 50
Мироныч подошёл и молча сел на лавку рядом с Сорокиным. Михаил Капитонович посмотрел на него, Мироныч сидел с потупленным взором и молчал. Михаил Капитонович налил водки и протянул Миронычу.
– Погоди, Михал Капитоныч! Не буду пока!
Сорокин удивился.
– Новость для тебя горькая…
– Что такое? – Сорокин даже не напрягся, он так привык, что всё время что-то происходит такое, отчего он должен напрягаться, что сейчас не напрягся.
– Помнишь, неделю назад взяли перебежчика из Советов?
Из Благовещенска?
– Помню!
– Он сразу всё рассказал, не молчал, но проверить надо было, и вроде всё сошлось!
– Ну и что? А почему эта новость для меня «горькая»? Разве он первый или последний?
– Не перьвый и не последний, а только он выдал несколько человек, к которым шёл на связь… в смысле главного человека… резидента Советов…
– Мироныч! – перебил его Михаил Капитонович. – Так это же хорошо, одним советским шпионским гнездом стало меньше! – Он сказал это и вдруг заволновался, как будто бы его душа что-то почувствовала. – Не тяни, Сергей Мироныч, при чём тут я?
– А при том, – произнёс Мироныч, – што только што мы арестовали советского резидента, твоего друга Суманидзе, Давидку…
– Суламанидзе, – поправил Сорокин, ещё ничего не осознав, о ком идёт речь, и в этот момент осознал: – Как? Суманидзе или Суламанидзе? Ты ничего не путаешь?
– А што мне путать, ежели я этого твоего Сумаманидзе сам лично знаю, забыл, што ли, кто он такой? Его полгорода знает, только вот с грузинскими фамилиями я не в ладах! Суламанидзе! Тока пока его жёнку, Юлию, не тронули, даром, што ли, дочь царского генерала…
Сорокин смотрел на Мироныча и молчал. Мироныч тоже смотрел и краем глаза видел, что стакан с водкой в руке Сорокина дрожит. Он тихо вынул из его негнущихся пальцев стакан и отпил.
– Ошибки быть не может! – сказал он, вытирая ладонью губы. – Уж прости, што принёс тебе такую дурную весть!
Сорокин молчал.
– И ещё одна новость! Китайцы отступают, вот-вот в город войдут! Пойдешь глядеть?.. Сейчас ты всё едино ничего для Давидки не сделаешь, сейчас к нему будет ходить только Номура, а переводчик Номуре не нужен!
Сорокин глядел в землю и молчал.
Мироныч сказал правду, это Сорокин знал точно – когда политический отдел харбинской полиции арестовывал кого-то по подозрению в причастности к советской разведке, первым начинал допросы Номура и переводчик ему действительно был не нужен. Был нужен только врач, но не Номуре. Сегодня было 7 февраля 1932 года.
Разбитая китайская армия втягивалась в город.
Священный японский ветер начал нагонять грозовые тучи над Маньчжурией задолго. Первый раскат грома ударил, когда японские офицеры взорвали вагон с маньчжурским губернатором Чжан Цзолинем, это было 21 июня 1928 года. Через
Сорокин поднял глаза и увидел, что Мироныч что-то настороженно слушает. Новость об аресте Давида как советского резидента была бредовая, тут надо просто всё разъяснить, и он тоже стал слушать: от Большого проспекта, куда вплотную примыкало кладбище, его ушей достиг странный шум. Мироныч стоял тихо. Солнце было в зените, по земле позёмкой друг за дружкой гонялись сухой снег, пыль и песок, но по своей слабости и низком расположении они не могли шуметь. Сорокин и Мироныч подняли подбородки.
– Похоже, как тараканы в избе шуршат по деревянному полу, когда их много! – тихо произнёс Мироныч и тронулся к выходу с кладбища. Сорокин взял пустое ведро, бросил туда тряпку, сунул веник, подхватил лопату и пошёл за Миронычем.
В воротах оба остановились. По Большому проспекту шаркали тысячи ног бредущей мимо них китайской армии.
– Как французы в двенадцатом году! – тихо произнёс обомлевший Мироныч.
«Как мы в девятнадцатом!» – подумал Михаил Капитонович.
Китайские солдаты шли толпой, ни взводов, ни рот, ни батальонов; на них висели винтовки и косо сидели зимние шапки; они шли, шаркая по брусчатке обувью, их было так много, что шарканье одного человека, неслышное, слилось в единое движение тысяч и тысяч людей и стояло плотным шелестом на уровне человеческого роста.
Толпе не было видно начала, её голова уже миновала то место, где стояли Сорокин с Миронычем, и конца, потому что хвост ещё не втянулся в городскую черту.
– Вот и всё! Прости господи! – Мироныч крестился, бутылку водки и кулёк с недоеденными яйцами и капустой он сунул в просторный карман. – Всё, как я говорил, потому Номура и почувствовал себя хозяином. А завтра хозяином станет Генри Пу И, император китайский! Последний венценосный маньчжур! – Мироныч повернулся спиной к отступавшим, украдкой вытер глаза и приложился к горлышку бутылки. Отпив, он толкнул локтем Сорокина, но тот отрицательно помотал головой.