33 способа превращения воды в лекарство

Блаво Рушель

– Вы спали, – продолжал Белоусов, – а Петрович проснулся. Однако преимущество индуса было в том, что он находился над нашим другом. Мы с Мессингом и охнуть не успели, как человек в красной чалме ударил Петровича чем-то по голове, и Петрович потерял сознание. Мишель через несколько секунд уже стоял возле индуса. Я поспешил на помощь, но она не понадобилась, потому что еще до того, как я подбежал, Мессинг справился сам: сначала он повалил индуса-убийцу на землю, но тот резво вскочил. Тогда Мессинг сделал что-то такое, что я даже не успел толком заметить. Увидел только, как красная чалма вместе с ее носителем с истошным криком летит в пропасть. Когда я подошел, то Мессинг уже склонился над Петровичем, из головы которого текла кровь, такая же алая, как чалма, лежащая теперь на дне ущелья. Первым порывом моим было разбудить вас, Рушель, но Мессинг остановил меня. И мы решили, что будить вас не станем. Мишель тогда изложил свой план. Он – Мессинг – останется в сторонке и подождет вашего пробуждения, подстрахует на всякий случай, чтобы вы не наделали глупостей. Мне же надлежало пойти к Мертвому озеру и к Живому источнику. Мы твердо были уверены, что и вы, Рушель, направитесь туда же. Только если вы, как мы решили,

пойдете по основной дороге, то мне предстоял путь по, если можно так выразиться, альтернативной тропе. Мишель сказал, что так мы сможем ввести в заблуждение тех, кто хочет нам помешать и, вероятно, следит за нами. Я должен был прийти раньше вас. На деле же все получилось не так просто. Итак, Мессинг спрятался в том месте, где я совсем недавно выходил на связь с Алексией по кристаллическому гидропередатчику, а я побежал наверх – в сторону Мертвого озера.

День шестой

Рассуждения о сне и его необходимости

Тут Белоусов посмотрел на горизонт, где уже начинала пробиваться пока что тонкая, но очевидная полоска солнечного света. Спать уже не хотелось. Согласитесь, что такое хотя бы раз в жизни бывало с каждым: кажется, что глаза вот-вот слипнутся, рот разламывает зевота, однако дела и заботы не позволяют осуществить это желание; и когда, наконец, желанная минута отдыха, вдруг ловишь себя на мысли, что спать совсем и не хочется; даже наоборот, откуда-то взялись новые силы, бодрящие еще несколько часов, и организм относится к этому нормально.

Размышляя о природе сна, я посчитал, что в среднем человек за свою жизнь проводит в этом состоянии порядка двадцати пяти лет. Четверть века! Согласитесь, это большой срок. Примерно треть нашей жизни тратится почти ни на что. Конечно, сон позволяет нам отдохнуть, отвлечься от забот дня минувшего и подготовиться к дню наступающему, но все же, все же… Однажды в рамках программы, связанной со снами, я решился на эксперимент: попробовал в течение недели то время, которое обычно отводилось на сон, тратить на что-то другое – на дела, например. Признаюсь, что в таком режиме я выдержал только три дня. Потом просто понял, что все те дела, которые в первую и даже во вторую ночь еще как-то удавалось делать, на третью ночь явно делаться перестали – не было сил и элементарно, по-животному как-то даже, хотелось спать. Я держался еще двое суток, но потом проспал сорок три часа кряду. Вот и компенсация за все то, что было сделано за те ночи, когда я боролся со сном и пытался что-то делать.

Однако сейчас порог сна был преодолен, спать не хотелось совсем.

– Александр Федорович, – обратился я к своему другу, – вы спать совсем не хотите?

Белоусов ничего не ответил, только понурил голову, отчего кисточка малинового колпака свесилась перед самым носом нашего долгожителя. По тому, как Белоусов оттопырил нижнюю губу, я понял, что своим вопросом обидел его. И правда, я ведь спросил только для того, чтобы узнать, переживает ли Александр Федорович то же состояние, что и я, или все-таки не прочь подремать часок до рассвета. Белоусов же понял мою фразу как просьбу завершить разговоры. Но я же не хотел обижать Александра Федоровича! Совсем не хотел! Как часто мы, сами того не желая, наносим обиды близким нам людям! А все потому, что мы не задумываемся о своих словах, неточно излагаем мысль. Надо следить за речью. В противном случае придется, как и мне сейчас, приносить извинения, успокаивать, жалеть невольно обиженного.

– Дорогой вы мой Александр Федорович, – стал пытаться я исправить свою речевую неточность, – поверьте мне, не хотел вас совсем обидеть, с величайшим вниманием слушал ваш рассказ. Только вдруг поймал себя на том, что мне совсем не хочется спать. Знаете, Александр Федорович, так бывает, когда переходишь границу, за которой проходит желание уснуть…

О Мессинге, огромном йоге и прочих вещах насущных

Кажется, Белоусов понимал меня, потому что его импозантное лицо озарила улыбка. Обида прошла, и это меня обрадовало, однако Александр Федорович почему-то не торопился продолжить. Пождав несколько минут, я решил задать вопрос, который волновал меня с самого начала:

– Александр Федорович, а с Мессингом все в порядке? Где он сейчас?

– Надеюсь, что все в порядке, Рушель, хотя положение вещей в этом мире меняется порой так быстро, что однозначно этого утверждать нельзя. Утром, то есть уже почти сутки назад, я расстался с Мишелем на месте вашего ночлега. Мы так решили, что я пойду к Мертвому озеру, опережая вас, а Мессинг сначала будет охранять ваш сон, потом вас проснувшегося – уже охранять от самого себя, от опрометчивых поступков, а потом бездыханного Петровича. Думаю, что этим он сейчас и занят. А кроме того, предполагалось, что он дождется вечера и будет пить информационную воду, чтобы получить послание из Вевельсбурга.

– Мы убедились, что Настя расшифровала все послания группы «Афанасий Никитин», – заметил я. – Думаете, что в оставшейся части архива будет что-то интересное?

– Вы помните, что оставшиеся документы связаны с Гессеном и Эдвардом, который занимался пробами воды. Я не уверен, но вполне может случиться, что среди его донесений в Вевельсбург появится интересующая нас информация. Во всяком случае, я надеюсь, что с наступлением утра мы спустимся к Мессингу и Петровичу, а там познакомимся и с новым посланием от Насти. Около часа еще подождем и будем спускаться.

– Так что же, Александр Федорович, – спросил я, – было потом, после того как вы пришли к Мертвому озеру?

– Там меня ожидало еще одно приключение. И как же это хорошо, что я смог прийти туда раньше вас, Рушель! Я ничуть не сомневаюсь в вашей физической силе, однако тот, кого я встретил на берегу Мертвого озера, был совершенно другой весовой категории: тяжелее вас раза в два, а может быть, даже и в три. Я подошел к самой кромке воды, когда услышал, что сзади ко мне кто-то подбирается, таясь, скрываясь, не желая быть замеченным. Оборачиваться мне было никак нельзя, тем самым я бы выдал свою наблюдательность, а мой возможный противник получил бы карт-бланш в поединке со мной. Я замер, шорох шагов сзади стих. Я решил, что пришедший остановился; причем понял, что остановился он где-то совсем рядом за моей спиной, может быть, метрах в трех.

Что мне было делать? Если бы я теперь обернулся, то уж точно спровоцировал бы нападение, а на поворот корпуса на сто восемьдесят градусов потратил бы столь драгоценные в этой ситуации силы. Я напрягся внутренне, вместе с тем стараясь оставаться внешне спокойным и расслабленным. И вот тут тот, кто подошел сзади, прыгнул на меня. Видимо, он был уверен, что столкнет меня в озеро, ведь я стоял у самой кромки воды. Однако я был готов к нападению, поэтому встретил противника одним очень старым бойцовским приемом, который использовали бурлаки в массовых драках на крутых волжских берегах в светлые дни моего симбирского детства. Прием этот называется удар спиной. Мне даже не пришлось шевелиться, нужно было только сильно напрячь спину, представить ее таким, что ли, амортизатором. В идеале нападавший должен был отлететь от меня, как каучуковый мячик от бетонной стенки. К сожалению, этого не случилось; если бы у меня получился прием, я бы развернулся и нанес противнику какой-нибудь тяжелый удар. Но я никак не был готов к такому весу противника. Словно гигантская глыба навалилась на мое тело. И не будь я готов, я бы пушинкой отлетел в воды Мертвого озера. Однако я устоял и даже смог развернуться, хотя нападающий крепко вцепился в меня. Я увидел громадного индуса, гораздо более высокого и широкоплечего, чем тот, который пытался напасть на вас на берегу Озера Прошлого. Глаза этого матерого человечища были совершенно безумными. На мое счастье, никакого оружия при нем не было, о чем он, думаю, потом сильно пожалел. Почему не было даже ножа? Полагаю, парень таких габаритов привык полагаться только на свои силы, которые его, пожалуй, ни разу не подводили в сражениях с кем бы то ни было. И то, что я дал ему отпор, было для него не просто неожиданностью, а громом посреди ясного неба. Мы сцепились, и – бывают же чудеса на белом свете! – я повалил йога и уже даже стал прижимать его к мокрой от утренней росы траве, как враг мой, подобно древнему герою, черпающему силы от земли, стал вставать. Секунда, и он уже оказался на мне. Из последних сил я провел классический прием греко-римской борьбы: бросок через себя. Знаете, такой, когда лежишь на спине, но упираешь согнутую ногу в живот противнику, а потом ногу резко разгибаешь. И руки йога уже тянулись к моему горлу, когда я разогнул ногу. Тут мой противник пушинкой взлетел, как мне показалось, в облака, а на самом деле в сторону от меня – туда, где неподвижно стыли озерные воды. Когда я вскочил с травы, то увидел индуса, корчащегося от боли на самом берегу. Я ничего не мог понять: что я сделал такого, что заставило противника так страдать? Неужели он что-то повредил при падении со сравнительно небольшой высоты? Или мой толчок пришелся в какой-то жизненно важный орган? Недоумение мое рассеялось, когда я увидел, что обе ноги огромного человека по колено погружены в черную гладь Мертвого озера. Так вот где отгадка! Я осмелился подойти ближе. Тогда взору моему предстало то, что я уже ожидал лицезреть: до самых колен – это хорошо было заметно даже сквозь воду – ноги индуса были каменными. И знаете, первая мысль, которая мелькнула в моей голове: а как же хорошо, что этот дядька своим вероломным прыжком не позволил мне дотронуться до застывшей словно на фотоснимке глади озерной… Ведь тогда я сейчас бы горевал на этом бережке с каменной рукой. И это как минимум! Мой же недавний противник продолжал корчиться от боли, но при этом не издавал никаких звуков. Смею думать, что йогов тренируют хранить молчание даже в самых экстремальных ситуациях. Пожалуй, я мог спокойно оставить парня в его положении, поскольку дальнейшее было только его проблемами. Я было уже собрался идти к вам, Рушель, навстречу, но тут решил все-таки довести начатое до конца: легким пинком я отправил бедного великана в твердь озерной чистоты. Дальше видел только, как все тело йога в один миг стало каменным. Но тут внезапно я увидел вас на противоположном берегу. Тогда я понял, что надо спешить, и рванул с места в карьер по тропинке, огибающей Мертвое озеро. Путь оказался неблизкий: озеро, как вы видели, довольно большое. Самое же ужасное, что я не мог докричаться до вас – горы подавили бы мой крик, так велико было расстояние. Как хорошо, что вы, Рушель, стали медлить с пробой воды! Это просто было для меня подарком в те минуты, пока я бежал к вам. И надо же так случиться, что вы стали склоняться к озеру как раз в ту секунду, когда я мог уже вам крикнуть, когда я вас увидел уже так близко! Дальше, мой друг, вы все знаете.

Белоусов перевел дыхание. Можно было подумать, что в процессе своего рассказа он еще раз пережил весь драматизм той встречи с индусом: снова сразился с ним, снова обежал вокруг озера, чтобы спасти меня от опрометчивого решения дотронуться до воды.

Рассвет и немного ностальгии

Тем временем горизонт озарился первыми лучами восходящего солнца. Небесная лазурь от этих лучей затрепетала, улыбнулась, а потом рассмеялась птичьим гомоном. Как же прекрасно было жить на свете! Находясь рядом с Белоусовым, я понимал, что все закончится хорошо, что Мессинга мы увидим через несколько часов, что оживим Петровича и все вместе вернемся домой.

Природа поддерживала мое настроение. Легкие облачка на западе словно впитывали в себя оранжевые и малиновые блики восходящего дневного светила, гасящего звезды так, как в каком-нибудь английском замке старый дворецкий тушит свечи после пира, затянувшегося до самого утра: гости уже разъехались, иные задремали прямо здесь, хозяева разбрелись по своим спальням, а свечи еще горят; за окнами же начинается новый день, который принесет новые радости и новые печали, а старые радости и печали уступят им место в реке нашей жизни. Вот последняя звездочка, висевшая у самого горизонта, растаяла в утренней дымке. Мягкий ветер подхватил трель какой-то очень маленькой птички, которая примостилась на дереве прямо над нами, и понес ее песнь туда, где, возможно, и птиц никогда не видели и не слышали, где небо сливается с землей и где, как писал классик, волчица воет на звезды… В это великолепное утро почему-то так захотелось домой: в промозглую петербургскую зиму, к заляпанным грязью номерам автомобилей с таким родным числом 78, к шпилю Петропавловки и не замерзшей в этом году Неве, к суматохе Невского и спокойствию набережной Мойки, к проспектам и линиям Васильевского острова, к величию Зимнего… Мне хотелось кричать о том, как я счастлив, что скоро окажусь дома.