35 килограммов
Шрифт:
Кивнув, направляюсь к винтовой лестнице. Камни под ногами холодные, ступени узкие, почти стёртые. Девушка на плече дёргается, но я крепче прижимаю её.
Комната крошечная. Каменные стены, узкое окно, койка с потрёпанным одеялом. Бросаю сундук в угол, усаживаю девушку на кровать.
Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, когда я достаю нож.
– Нет!
– вскрикивает она, отползая к стене.
– Тише, - шиплю я.
Разрезаю верёвки на её руках и ногах. Она трёт запястья, на которых остались красные полосы.
Пододвигаю к ней маленький столик,
– Закончи считать курсы. Чем быстрее всё сделаешь - тем быстрее дома окажешься.
Она молча берёт перо, но её пальцы дрожат.
– Я... не понимаю. Зачем вам это?
– Моё дело.
Разворачиваюсь к двери.
– И не вздумай выходить из комнаты. Снаружи я тебе безопасность гарантировать не могу.
Закрываю за собой дверь, но не ухожу. Прислушиваюсь.
Тишина.
Спускаюсь по лестнице наполовину, останавливаюсь у пролёта, откуда виден зал внизу.
– Где Клык?
– кричу я.
– Наверху, на шпиле!
– отвечает кто-то.
– Следит за местностью!
Кивнув про себя, поднимаюсь обратно.
Но не в комнату к девушке.
Выше.
На самый верх.
Туда, где должен быть Клык.
Мне нужно поговорить с ним.
Наедине.
Глава 6
Лестница скрипит под моими ногами, каждый пролёт - это шаг ближе к разгадке. Чердак башни завален хламом: разбитые сундуки с торчащими гвоздями, ржавые доспехи, похожие на сброшенные змеиные шкурки, связки старых пергаментов, испещрённых непонятными символами. В углу валяется чучело какого-то существа с крыльями - то ли летучая мышь, то ли миниатюрный дракон. Его стеклянные глаза сверкают в полумраке, будто следят за мной. Воздух густой, пахнет пылью, плесенью и чем-то сладковато-гнилым, как забродившие фрукты.
Я выхожу на открытый парапет. Ветер сразу хлещет по лицу, забирается под одежду, но я не обращаю внимания. На краю, закутавшись в потрёпанный плащ, сидит Клык. Его зелёная чешуйчатая спина выгибается, как у кота, готового к прыжку. Услышав мои шаги, он оборачивается и машет рукой, словно мы старые приятели.
– Кречет!
– его голос хриплый, но радостный.
– Идёшь со мной сидеть?
– Сидеть, - киваю я, опускаясь рядом на холодный камень.
Парапет узкий, ноги свешиваются в пустоту. Внизу - море деревьев, чёрных и колючих под лунами. Одна - жёлтая, как глаз хищника, другая - синеватая, будто кусок льда. Их свет льётся на Клыка, и я замечает: повязка с его морды исчезла. Раны, которые ещё утром зияли кровавыми трещинами, теперь покрыты тонкой плёнкой новой кожи.
– Ты заживаешь, - говорю я, указывая на его лицо.
Клык тычет пальцем в щёку, где был самый глубокий шрам, до самой кости. Теперь дыра почти заросла тонким слоем плоти.
– Жабье вино. Хорошо помогает.
– Жабье... что?
Он хватается за складки плаща, достаёт глиняную бутыль, закупоренную воском. Трясёт её перед моим лицом, и внутри что-то булькает, густое, как кисель.
– Хочешь?
– его жёлтые зрачки сужаются от удовольствия.
Я беру
– Не знаю. А это меня не убьёт?
– спрашиваю я, прикидывая, не пытается ли он меня отравить.
Клык фыркает, будто я сказал что-то смешное.
– Маленьким ящеркам тоже можно. Противное. Но оно не для вкуса, а для здоровья. Сразу станет легче.
Я откупориваю бутыль, прикладываю нос к горлышку - и мир вокруг меня взрывается. Запах бьёт в нос, как кулак: гниль, прокисшее молоко, тухлые яйца, смешанные с чем-то сладковато-медицинским. Горло само сжимается, глаза слезятся. Это хуже, чем запах разлагающихся тел в джунглях. Хуже канализации под особняком наркобарона, в которой я просидел три дня дожидаясь, пока гвардейцы не перестанут искать наш отряд. Хуже, чем гной из инфицированных ран. Хуже всего, что я когда-либо нюхал.
– Господи боже...
– я отворачиваюсь, давясь.
– Из чего это сделано?
Клык ухмыляется, обнажая ряд острых зубов.
– Выпей - тогда скажу.
Я снова подношу бутыль к носу - и едва не блюю. Но раны ноют, спина горит от порезов, а свежая глубокая рана в плече пульсирует, пропитывая бинты и рукав свежей кровью. Если это хоть как-то поможет...
– Главное не выплёвывай, - напоминает Клык.
– Если обратно выльется - не поможет.
Я зажмуриваюсь, поднимаю бутыль и делаю первый глоток.
Ошибка.
Язык немеет от ужаса. Это как лизать дохлую жабу, вымоченную в уксусе и посыпанную сахаром. Густая жидкость обволакивает горло, цепляется за стенки, будто живая. Вкус - смесь металла, горечи и приторной сладости, что только усиливает отвращение. Я глотаю, давясь, чувствуя, как жабье вино стекает в желудок, оставляя после себя шлейф из серы и разложения.
– Давай, ещё, - подбадривает Клык.
Второй глоток. Третий. Каждый - пытка. На четвёртом желудок сжимается, пытаясь вытолкнуть эту дрянь обратно. Я сжимаю зубы, стискиваю горло, борюсь с собой. Не блевать. Не блевать.
– Молодец, - одобрительно говорит Клык.
– Теперь слушай, из чего сделано.
Он загибает когтистые пальцы, перечисляя:
– Болотные жабы. С жёлтыми крапчатыми брюшками. Ловишь, толчёшь в ведёрке, пока не станут кашей. Оставляешь на солнце на три дня - пусть немного протухнет. Потом добавляешь ягоды красного мха - они как пузыри, лопаются во рту. Ещё сушёных комаров - целыми, с крыльями. И...
– Хватит, - я отстраняюсь, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
– Я понял.
Но Клык уже разошёлся:
– ...и грибы, которые растут на гнилых пнях. Белые, с чёрными точками. Их надо варить в моче старой ящерицы, пока не станут мягкими. Потом всё смешать, процедить через старую штанину и разлить по бутылкам. Чем дольше стоит - тем сильнее.
Я закрываю бутыль, возвращаю её Клыку. Живот бурлит, но постепенно жабье вино делает своё дело: по телу разливается тепло, раны покалывают, будто их касаются сотни крошечных иголок. Даже рана от стрелы в плече будто меньше жжёт.