36 рассказов
Шрифт:
Во время выпускных экзаменов ему, как и прежде, не удалось произвести сколько-нибудь удовлетворительного впечатления на экзаменаторов. Тем не менее он стал студентом колледжа Баллиол Оксфордского университета. Советники заверили его отца, что это величайший университет во всем мире. Три года, проведенные в Оксфорде, прибавили еще две страсти — лошадей и женщин — и стойкое отвращение к политике, философии и экономике.
Когда годы учения подошли к концу, Генри не смог произвести вовсе никакого впечатления на экзаменаторов и вышел из университета без диплома. Отец, считавший, что два гола, забитые Генри в матче по поло против Кембриджа, — весьма удовлетворительный результат его университетской карьеры, отправил молодого человека — для завершения образования —
Великий паша, вероятно, гордился бы сыном, этим высоким, красивым и умудренным опытом молодым человеком, который вернулся в Англию спустя год и говорил по-английски без малейшего акцента, если бы не умер, когда его возлюбленный сын еще плыл на корабле, направлявшемся в Саутгемптон. Конечно, Генри был убит горем сильно, но не так, как если бы узнал, что отец, к примеру, разорился. Великий паша оставил сыну 20 миллионов в ценных бумагах, включая скаковую конюшню в Саффолке, 30-метровую яхту в Ницце и дворец в Каире. Но, пожалуй, самым ценным сокровищем из наследства отца был некий Годфри Баркер, его лондонский слуга. Он мог как организовать, так и реорганизовать что угодно буквально в один момент.
Генри, за неимением лучшего и не желая утруждать себя чтением объявлений в «Таймс», поселился в апартаментах отца в отеле «Ритц» и начал жизнь человека, преданно служащего своему делу, сводившемуся к получению удовольствий. Справедливости ради надо сказать, что Генри, щедро одаренный от природы обаянием и красотой, обладал здравым смыслом в достаточной мере, чтобы тщательно выбирать тех, с кем проводить свободное время. Это были только его старые друзья по школе и университету, которые — все без исключения — были не так хорошо одеты, как он, но и не принадлежали к «приятелям», вечно выклянчивающим у вас пять фунтов, чтобы заплатить очередной карточный долг.
Если бы Генри спросили, что он любит больше всего в жизни, ему было бы трудно сделать выбор между лошадьми и женщинами; если представлялась возможность, он проводил день с первыми, а ночь — со вторыми, но без упреков и ревнивых подозрений, никогда не обременяя себя разрешением возникающих проблем. Почти все его лошади были прекрасными жеребцами, гладкие, быстрые, с черными глазами, крепкими ногами и кожей, как бархат; то же самое можно было бы сказать и о его женщинах, правда, это были уже кобылки. Он влюблялся — ненадолго — в каждую девушку из кордебалета лондонского «Палладиума»; когда она надоедала ему, на сцене появлялся Баркер, и девушка, получив подходящий к случаю сувенир, не затевала скандала. Генри также выигрывал во всех классических скачках на английских ипподромах; талисманом был Баркер, который знал, как поддержать хозяина.
Жизнь Генри быстро стала рутинной, но ее нельзя было назвать серой. Один месяц он проводил в Каире, приезжая туда, чтобы решить некоторые дела, связанные с бизнесом; три месяца — на юге Франции с поездками от случая к случаю в Биарриц; оставшиеся восемь месяцев он жил в своих апартаментах в отеле «Ритц». Четыре месяца, пока его не было в Лондоне, великолепные апартаменты с видом на Сент-Джеймский парк оставались незанятыми. История умалчивает, почему Генри оставлял свои комнаты при себе: то ли ему была ненавистна мысль, что неизвестно кто будет плескаться в его мраморной ванне, то ли не желал заполнять бумаги при въезде и выезде. Управляющие никогда не беспокоили отца, зачем они стали бы беспокоить сына? Эта программа выполнялась из года в год за исключением тех случаев, когда Генри неожиданно уезжал в Париж, потому что какая-нибудь местная девица слишком близко подошла к алтарю. Конечно, почти каждая девушка, с которой встречался Генри, хотела выйти за него замуж, причем многие стали бы жить с ним, даже если бы он не имел ни пенса. Однако Генри не видел достаточных оснований быть верным одной женщине. «У меня сто лошадей и сто друзей мужского пола, — объяснял он тем, кто доискивался
История Генри так бы и закончилась, как, по-видимому, повелела судьба, если бы в нашем мире люди, подобные Генри, не начинали от неожиданности заикаться.
Шли годы, и у Генри выработалась привычка ничего не планировать заранее: опыт и его находчивый слуга Баркер заставили его поверить, что очень богатые люди могут приобрести что угодно и справиться с любыми последствиями, которые могут встретиться позже. Однако даже Баркер не смог справиться с таким непредвиденным случаем. Мистер Чемберлен заявил 3 сентября 1939 года, что британский народ находится в состоянии войны с Германией. Генри считал, что Чемберлен поступил необдуманно, объявив войну сразу после Уимблдонского турнира, и что еще более необдуманно поступило Министерство обороны, призвав Баркера на службу Его Величеству Королю и оторвав его от службы Великому Паше.
Но что мог поделать бедный Генри? Он не привык жить где-либо еще, кроме отеля «Ритц»; к тому же немцы не только упразднили Уимблдонский турнир, но еще и заняли «Георг V» в Париже и «Негреско» в Ницце. Шло время, и с каждым днем казалось, что вторжение неизбежно. Как оно ни было ненавистно Генри, он принял решение вернуться в нейтральный Каир и оставаться там до тех пор, пока британцы не выиграют войну. Ему даже на мгновение не приходила в голову мысль, что они могут проиграть ее. Ведь они выиграли Первую мировую войну, следовательно, должны выиграть и Вторую. «История повторяется», — твердили его наставники, и это была единственная мудрая сентенция, которая сохранилась в его памяти после трех лет обучения в Оксфорде.
Генри вызвал к себе управляющего отелем и сообщил, что его номер должен оставаться незанятым до тех пор, пока он не вернется. Он оплатил счет за год вперед, поскольку ему казалось, что года более чем достаточно, чтобы справиться с таким выскочкой, как герр Гитлер, и отбыл в Каир.
Генри прожил год в своем дворце в Каире и, убедившись, что не может больше терпеть своих соотечественников, отбыл в Нью-Йорк — как раз вовремя, иначе чуть позже ему пришлось бы познакомиться с Роммелем. В Нью-Йорке он разбил бивуак в отеле «Пьер» на Пятой авеню, нашел слугу по имени Юджин и стал ждать, когда мистер Черчилль закончит войну. Как бы доказывая этим, что продолжает поддерживать британцев, Генри 1 января каждого года переводил деньги на текущий счет отеля «Ритц», оплачивая свой номер за весь год.
Он отметил День Победы на Таймс-сквер вместе с миллионом американцев и немедленно начал строить планы возвращения в Великобританию. А потому был удивлен и неприятно озадачен, когда посольство Британии в Вашингтоне уведомило его, что потребуется некоторое время, прежде чем он получит разрешение вернуться. Несмотря на постоянное давление влиятельных лиц, поддержкой которых он воспользовался, Генри сел на борт судна, направляющегося в Саутгемптон, лишь в июле 1946 года. С палубы первого класса он помахал рукой Америке и Юджину и с нетерпением стал ждать встречи с Англией и Баркером.
Ступив на английский берег, он тотчас же отправился в «Ритц» и обнаружил свои комнаты в том же порядке, в каком их оставил. Насколько Генри мог видеть, ничего не изменилось, если не считать того, что его слуга — в настоящее время денщик у генерала — сможет демобилизоваться лишь спустя полгода. Решив бороться с послевоенными трудностями в течение этого периода без него, Генри вспомнил слова Баркера: «Каждый знает, кто вы такой. Ничего не изменится». И он почувствовал себя увереннее, потому что все должно кончиться хорошо. В самом деле, после дневного приема гостей у себя в столовой он получил приглашение от лорда и леди Лимпшем на ужин в их доме на Челси-сквер в ближайший вторник. Казалось, предсказание Баркера сбывается: все оставалось, как и прежде. Генри отправил письмо с благодарностью за приглашение и был счастлив, что его жизнь в Англии идет тем же порядком, что и до войны.