36 рассказов
Шрифт:
— Правда ли, — поинтересовался профессор, — что в Англии скоро будет лейбористское правительство?
— Опросы показывают, что, скорее всего, да, — ответил я.
— Должно быть, британцы не считают, что сэр Алекс Дуглас Хьюм годится для эпохи «веселых 60-х», — заявил профессор, пыхтя своей трубкой. Он выдержал паузу, пристально глядя на меня сквозь клубы табачного дыма: — Я не предложил вам трубку, поскольку решил, что после досрочного вылета из соревнований вы вряд ли станете курить.
Я лишь улыбнулся в ответ.
— Но сэр Алекс, — продолжал он, — человек с большим
Выскажи подобное суждение кто-нибудь из моих преподавателей, я бы от души посмеялся.
— А что вы думаете о лидере лейбористов? — спросил я, намеренно не упоминая его имя.
— Этот человек выкован в горниле технологической революции, — сказал профессор. — Впрочем, не уверен. Мне лично нравился Гейтскелл. Разумный и проницательный человек. Такая безвременная кончина… — Он покачал головой. — Эттли, как и сэр Алек, был настоящим джентльменом. Ну а что до Гарольда Вильсона, полагаю, история еще проверит его пыл — да простится мне этот каламбур — в этом самом горниле, и тогда мы узнаем, каков он.
Я не нашел, что ему ответить.
— После того как мы вчера расстались, я много размышлял, — продолжал старик, — какие последствия мог иметь Суэц для народа, который десятью годами раньше выиграл мировую войну. Американцы должны были поддержать вас. Теперь нам задним числом поясняют — есть у историков такая вечная привилегия, — что в ту пору премьер-министр Иден был болен и утомлен. Но правда-то в том, что он не получил поддержки от ближайших союзников в тот момент, когда более всего в ней нуждался.
— Возможно, и нам следовало бы поддержать вас в 1956-м?
— Нет-нет! Тогда Западу было уже слишком поздно впрягаться в венгерские проблемы. Черчилль предвидел это еще в 1945 году. Он хотел продвинуться за Берлин и освободить все страны, граничившие с Россией. Но Запад был уже по горло сыт войной и позволил Сталину воспользоваться этой апатией. Когда Черчилль придумал выражение «железный занавес», он уже знал, что случится затем на Востоке. Удивительное дело: этот великий человек сказал однажды: «Британская империя должна простоять еще тысячу лет», а на самом деле ей оставалось жить всего четверть века. Как бы я хотел, чтобы он по-прежнему был в коридорах власти в 1956 году!
— Восстание сильно изменило вашу жизнь?
— Вы не подумайте, я не жалуюсь. Должность профессора английского языка в крупном университете дает определенные привилегии. Они не вмешиваются в дела моей кафедры, а произведения Шекспира пока еще не считаются подрывной литературой. — Он замолчал ненадолго и выпустил из трубки густой клуб дыма. — А чем вы намерены заняться, молодой человек, когда закончите университет? Вы всем наглядно продемонстрировали, что бегом на жизнь явно не заработаете.
— Хочу стать писателем.
— Тогда путешествуйте! Путешествуйте как можно больше! — посоветовал профессор. — Не надейтесь получить все необходимые знания из книг. Надо увидеть мир собственными глазами, если собираешься поведать о нем другим.
Я взглянул на старинные часы у него на каминной полке: как быстро пролетело время!
— Боюсь, мне пора идти. Нас
— Конечно, конечно! — улыбнулся профессор этой неистребимой привычке учащегося частной английской школы. — Я провожу вас до площади Кошута, а оттуда уже видна ваша гостиница на холме.
Когда мы выходили из квартиры, я обратил внимание, что он даже не подумал запереть дверь. Ему мало что осталось терять в этой жизни.
Профессор быстро и уверенно вел меня по неисчислимым узким улочкам — а ведь всего несколькими часами раньше мне показалось, что ориентироваться в них совершенно невозможно, — успевая рассказать что-то про это здание и вон про то. Неисчерпаемый кладезь знаний о своей стране — и о моей, впрочем, тоже.
Когда мы добрались до площади Кошута, он взял меня за руку и — как это обычно бывает с одинокими людьми — долго не хотел отпускать.
— Спасибо, что позволили старику побаловать себя болтовней на любимую тему.
— А вам спасибо за гостеприимство, — отозвался я. — Когда будете в следующий раз в Сомерсете, обязательно заезжайте в Лимпшэм. С семьей моей познакомитесь.
— Лимпшэм? А где это? Я что-то не слышал, — сказал он с некоторым беспокойством.
— Не удивительно. Это деревенька, где проживают всего двадцать два человека.
— На две команды по крикету хватит, — задумчиво проговорил профессор. — Увы, эту игру мне, видно, не дано постичь.
— Не переживайте, — приободрил я его. — Половина англичан тоже не могут постичь ее.
— А мне бы вот хотелось. «Галли», «ноу болл» и «ночной дозорный» [8] — эти термины всегда завораживали меня.
— Обязательно свяжитесь со мной, когда будете в следующий раз в Англии. Я возьму вас на «Лордс»: [9] может, мне удастся что-то вам растолковать.
— Очень мило с вашей стороны, — сказал профессор и, поколебавшись, добавил: — Только я не думаю, что мы еще когда-нибудь встретимся.
8
Галли — игровое амплуа в крикете, а также одна из разновидностей этой игры. Ноу болл (англ. no ball) — наказание в крикете. Ночной дозорный (англ. night watchman) — отбивающий, который выходит на площадку к концу игры, а поскольку игра длится не один час, отсюда и такое название.
9
«Лордс» — лондонский стадион для игры в крикет.
— Почему? — поинтересовался я.
— Видите ли, за всю свою жизнь я вообще ни разу не выезжал за пределы Венгрии. Когда был моложе, не мог себе это позволить. А теперь и представить невозможно, что кто-то разрешит мне взглянуть на вашу прекрасную Англию.
Он отпустил, наконец, мою руку, повернулся и, шаркая, направился обратно в сумрак будапештских переулков…
Я еще раз перечитал некролог в «Таймс», заголовки про Афганистан и его последствия для московской Олимпиады.