365 лучших сказок мира
Шрифт:
– Повелитель! – воскликнул третий юноша. – Вся природа кажется мертвой во время затмения солнца. Лицо моей милой закрыто чадрой, и как мертвые немеют мои уста! Повелитель, она стара! Костер угасает и покрылся белым пеплом седин. Но под пеплом еще горят потухающие угли, – ее глаза. Они еще горят, и пламя можно раздуть! Она стара, – но как прекрасна в тени олеандров, когда мы играем в прятки с луной. А когда любопытная луна найдет нас и защекочет своими лучами, чтоб пробудить от сладкого забвенья, – как сверкнут на лунном свете белые волосы моей милой! Как девственные снега вершин прекраснейших гор! У нее один
– Довольно! – крикнул султан Эбн-Эль-Даид. – Не оскорбляйте красоты! Кто оскорбляет душу человека, – оскорбляет мысли аллаха. Кто оскорбляет тело, – оскорбляет слова аллаха, в которые он вложил свои мысли! Ваши речи – богохульство против природы! Молчите!
Он схватился за голову:
– О мудрость! Как мудра ты здесь, в доме мудреца! Какие глупости способна ты наделать, стоит тебе выйти на улицу! Чем началось, и чем кончилось? Вы мудро ушли с дороги, украшенной цветами, и глупо украсили себя пожелтевшими, сгнившими листьями. Выгнать этих красавиц для ослепших, воровок поцелуев, назначенных другим! С восходом солнца объявить всему городу и всей стране, что сад мой открыт для всех женщин! Я позволяю им рвать цветы, какие они хотят и сколько они хотят!
И в отчаянии он воскликнул:
– Я отменяю ранее сделанное мною распоряжение! Я отменяю все сделанные мною раньше распоряжения!
И, схватившись за голову, Эбн-Эль-Даид, шатаясь, ушел во внутренние покои, повторяя:
– О, самое мудрое ученье! Каких глупостей наделаешь ты, едва выйдя на улицу!
И снова сады дворца, – даже днем, – наполнились красивыми женщинами.
Только султан Эбн-Эль-Даид не принимал участия в общем веселье.
Он заперся в своих покоях, погруженный в размышления.
Он писал мудрые учения.
Потому что был мудр.
И сжигал их.
Потому что был очень мудр.
Он боялся, чтоб мудрость, выйдя на улицу, не наделала самых глупых дел.
Конец мира
Еще на западе пурпуром и золотом горел край одежды уходящего Магадэвы, – а с востока мрачный Африд [68] простирал над миром черное покрывало, чтоб укрыть им разврат и преступления земли.
68
Африд – ифрит, в мусульманской мифологии вид джиннов, отличающихся особой силой.
– Я проклинаю тебя! – воскликнул Магадэва и, словно мечом, сверкнул по небу последним кровавым лучом.
– Я ненавижу тебя! – крикнул Африд, кидаясь вслед за уходящим, и закрыл все небо своим черным покровом.
От их голосов в испуге похолодел воздух, птицы забились в листву, зелень потеряла свои краски, цветы вздрогнули и испуганно закрыли свои чашечки. Наступила ночь.
Африд впился в землю тысячами тысяч сверкающих глаз. Глаза тигра, глядящего на добычу.
Всю ночь не мог заснуть индус Авга.
Он думал:
«Умереть
Он то брался за копье, то снова клал его на скамейку.
И казалось Авге, что он не один ночью в хижине.
Что тут есть еще двое.
И говорят с ним.
Один голос говорил:
– Не убивай!
Другой повторял:
– Убей… убей… убей…
– Боги создали так, что он богат, а ты нищий! – говорил один голос. – Не спорь с волей богов!
– Ты будешь сам могуществен, как боги: убей! – говорил другой голос. – Боги создали так, а ты переменишь волю богов. Ты совершишь чудо, достойное богов! Боги создали, чтоб он был богат, а ты умер. Он умрет, а ты будешь богачом. Ты будешь могуществен, как боги.
И слушая голоса, перекликавшиеся в темноте в его хижине, Авга то нащупывал копье и сжимал его рукоятку, – то снова выпускал его из рук.
– Все мудро, что существует. Все, что существует, предопределено. Не нарушай мудрости предопределенного! – говорил один голос.
И другой прерывал его:
– Все, что предопределено, то и совершится. Ничто не изменится в мире. Предопределено, чтоб был труп, – и будет труп. Предопределено, чтоб был счастливый и богач, – будет счастливый и богач. Но зачем же трупом должен быть ты?
– Убийство. Смерть.
– Переселение души, – и только. Он будет тобою, трупом, – ты станешь им: счастливцем и богатым.
– Не убивай!
– Убей… убей… убей…
А между тем уж близился рассвет.
Задрожали и побледнели звезды. Где-то в кустах чирикнула птица.
– Проходит ночь, – в ужасе воскликнул Авга, – что ж мне делать? На что решиться? Теперь дорого каждое мгновенье!
И хижина его наполнилась вдруг светом, и перед ним появились два человека.
Один был одет в золотистые легкие одежды, другой кутался в черную мантию. И оба жадно смотрели на Авгу.
– Кто вы? – с испугом спросил Авга.
– Мы боги! – отвечали они.
– Я Магадэва, бог света. Лучезарного света.
– Я Африд, бог тьмы. Бездонной тьмы.
Авга упал на колени:
– Что привело вас ко мне?
И Магадэва ответил ему:
– Наша борьба!
И Африд мрачно подтвердил:
– Наша борьба.
– Века мы боремся из-за тебя, из-за человека, – и это наполняет наше существованье. – Мы живем этой борьбой.
– Кому ты будешь принадлежать, – мы спорим. Я Магадэва, добрый бог.
– Я Африд, бог зла.
– Ты должен быть моим.
– Ты будешь моим.
– Проклятье тебе, исчадье тьмы! Он будет моим!
– Ненависть моя тебе, мираж далекого неба! Золотистый туман! Луч солнца, который поглотит тьма! Он будет моим.
Авга стоял на коленях и слушал спор богов о нем. Он поклонился им до земли и сказал:
– Великие и могущественные боги! Мне очень лестно слышать, что вы так спорите и боретесь из-за меня. Могуча ваша борьба. Но я-то! Я-то! Я похож на зерно, которое попало между двух жерновов. Один жернов белый, другой черный. Но бедному зерну-то плохо. Жернова борются и трутся друг о друга, – а бедное зерно, попавшее между ними, превращается в порошок. Великие, могущественные боги, вы боретесь из-за меня, – мне очень лестно. Но меня-то, ведь, вы стираете в порошок. Если бы вы могли оставить меня в покое?!