4 рассказа из журнала "Нева" № 9 (1986)
Шрифт:
— Вот как? Разрешите пройти и сесть?
— Да-да, конечно. Извините, что, не пригласил.
— Только не закрывайте дверь, чтобы еще чего не подумали. Особенно я опасаюсь Анастасии Васильевны. Она спит и видит, как бы забрать себе мою комнату, а свою отдать Шутовым. Поэтому будет рада скомпроментировать меня. Да заодно и вас.
Дмитрий Петрович знал — Анастасия Васильевна никогда не подглядывала и не подслушивала. Занималась же с удовольствием и тем, и другим сама Маргарита Степановна. Об этом все знали. Но были снисходительны и не
Остается еще рассказать о Дуняше Шутовой. Но можно и не рассказывать. Она была для Дмитрия Петровича как бы в тени. К тому же, и на самом деле, есть такие люди, которых не замечают. Тем более, что с соседями она ладила. По графику надо было делать уборку в местах общего пользования каждую неделю. Но ни Дмитрий Петрович, ни Маргарита Степановна этим не занимались. Маргарита Степановна была когда-то секретаршей у директора крупного объединения, и поэтому считала ниже своего достоинства возить по полу мокрую тряпку. («Только подумать, чтобы я да в уборной! Избави меня бог!») И небрежно выбрасывала пятерку Дуняше Шутовой, чтобы та выполняла за нее грязную работу. Что же касается Дмитрия Петровича, то тут за него такую обязанность выполняла Анастасия Васильевна, причем бесплатно. Она почему-то считала, что Дмитрий Петрович — человек бедный.
Теперь надо сказать о тех, кто вместе с ним работал. Собственно, даже не столько о них, сколько опять же о Дмитрии Петровиче. Его любили за то, что он был приветлив, бескорыстен, всегда готов на помощь, независтлив, прост.
— Привет! Привет! — рассыпал он направо и налево свои улыбки, когда приходил в редакцию.
— А, Митенька! Привет, Митя, привет! — отвечали ему.
И за все его добрые качества так и звали его ласково «Митенька».
— Как она, жизнь?
— Как солнышко — всегда греет.
— А если облака?
— Значит, надо подняться выше их, — весело отвечал он и садился за свой стул завотдела информации.
Как только ему стукнуло шестьдесят, сразу же ушел на пенсию. И тут уж целиком отдался своему роману. И днем писал, и ночью. И когда ел, когда спал — спроси, — не помнил. И все реже встречался с товарищами по редакции. И они все реже напоминали ему о себе. Ну, это и понятно. Как известно, больше всего крепит дружбу либо совместная работа, либо соседство. Но все же нет-нет да и позвонит ему кто-нибудь из старых сослуживцев.
— Как живешь, Митенька?
— Ванюша! Дорогой ты мой человечище! Как же я рад слышать твой незабвенный!
— Жизнь-то как, Митя?
— Не останавливается. Мчит с космической скоростью.
— Как роман?
— Идет, идет… без остановок, как сама жизнь. Но, понимаешь, чем больше пишу, тем больше возникает новых мыслей. Ведь только подумать, уже не о человеке одном, а обо всем человечестве надо тревожиться. Мир на грани катастрофы. Вот где передний край писателя.
— Глобально, Митя.
— А иначе нельзя. Писатель — это прежде всего мыслитель. Ах, друг мой, Ванюша, как это
— Почитать бы.
— Рано еще. Работать и работать.
— Ты ведь давно его пишешь.
— Да. Начал с малого. Думал повестушка будет, а вот как разрослась. И это правильно. Только бы успеть. Что-то сердце стало пошаливать. Ну да это все из-за воздуха. Во дворе ужасный воздух. А форточка во двор. Как тут проветришь? Курю тоже много.
— Так ты бы гулял больше.
— А кто за меня будет роман писать? Нет, Ванюша, мне не до прогулок. У меня каждая минута на учете.
— Ну-ну, желаю успеха.
— Спасибо, друг, спасибо.
И еще на полгода безмолвие. Конечно, надо бы почаще ему позванивать, да уж так большинство из нас устроено, что «с глаз долой и из памяти вон». И Дмитрий Петрович не звонил в редакцию. И так получилось, что когда, наконец, позвонили, то его уже в живых не было.
— Что? Умер? — это звонил тот самый Ванюша, сотрудник из его отдела, теперь сам ставший завом.
— Ну! — ответила Анастасия Васильевна.
— Да как же это получилось?
— Как? Обнакновенно как. Упал и умер от сердца. Теперь я в его комнате живу. А Шутовы заняли мою.
— А его вещи, бумаги… Рукописи?
— А какие у него вещи? Что получше, так они у меня. Если надо — возьмите. У него ведь никого не было. А бумаги я все отдала Дуняшке Шутовой. Она сдала на макулатуру… А ты чего так поздно звонишь. Надо бы ране, когда он живой был…
У костра
Все дело было в том, что с самого начала он почувствовал, если так можно выразиться, свое ничтожество перед ними и их превосходство перед собой. Пятеро здоровых работяг, исколесивших тайгу вдоль и поперек, побывавших и на нефти, и на золоте. У них какие-то и жесты-то были, и слова свои, не такие, как у других рабочих. Всегда тихие, спокойные. Сидят и мирно беседуют меж собой. Он бы с ними охотно разделил компанию, но они ни разу не допустили его. Как-то даже Игорек попытался сам угостить их. Они отказались. Особенно пренебрегал им Степан Стаднев, рыжий, весь усыпанный крупными веснушками широконосый парень.
— Не пристало нам пить с начальством, — мрачно усмехаясь, сказал он. — Начальство, оно должно давать работягам за пьянство выговора.
— Да вы что, какие выговора? — вскинулся в изумлении Игорек. — Я от чистого сердца. Выпьем, поговорим.
— Не надо, начальник. Самое правильное: всегда начальникам и подчиненным жить порознь. Это закон тайги. Да и вообще, отвалился бы ты от нас!
— Но почему так? — чуть не простонал от обиды Игорек.
Но больше с ним не стали разговаривать, словно его тут рядом и не было, занялись своими делами.