40 австралийских новелл
Шрифт:
Вне себя от волнения мальчик опустился рядом с ней на колени.
— Вот громадина, Брайан, правда? Мы еще никогда такой не ловили… И никто здесь не ловил… Сколько в ней?
— Около восьми, а может быть, и все десять… Совсем неплохо.
— И ведь это я поймал, верно, Брайан?
— Я так и скажу, что ты… У меня даже ни разу не клюнуло.
Мальчик весь трепетал от восторга. Его почти пугала сила, которой он не подозревал в себе. Ведь это не какой-то мерланишка, которых много шныряло в мелководье; это — чудовище, вырванное из таинственных глубин океана. И он сам его поймал.
—
Они молча возвращались по мокрому после отлива песку. Мужчина крепко держал рыбу за жабры, а мальчик то и дело поглядывал на нее сбоку.
— Брайан, ты мне дашь ее нести, когда мы будем подходить к дому?
— Ну, конечно, это твоя рыба… а чья же еще? Я донесу е§ до ворот, а там ты понесешь сам. Мне нужно вернуться в отель переодеться.
Он говорил рассеянно, казалось, нехотя. А мальчик, онемев от волнения, бежал вприпрыжку, поминутно оглядываясь. Они поровнялись с утесом, за которым начиналась лужайка, окаймлявшая устье реки. Неподалеку виднелись красная крыша отеля и разбросанные вокруг строения и там же, почти напротив, дом его матери.
Мальчик ног под собой не чуял. Он уже переживал то мгновение, когда взберется по лестнице, вбежит в гостиную с рыбой в руках и удивит маму. Он представлял себе, как мама выронит книгу и вскочит с дивана.
— О Лео! Где ты взял это чудовище?
А он с деланной небрежностью скажет:
— Хороша? Сам поймал. Брайан говорит, что в ней почти десять фунтов. Он ловил больше часа, и у него даже ни разу не клюнуло.
Мальчика ослепляла гордость. Ему казалось, будто высокая волна подхватила его и вынесла на яркий, сверкающий берег. Он снова и снова переживал эту сцену. Он видел удивление в глазах матери, когда она встает с дивана, слышал возглас восхищения и дрожь в ее голосе, когда она кладет руку ему на плечо.
— О Лео!
Теперь все будет иначе. Мама больше не будет обращаться с ним, как с ребенком. Он будет грести, когда они поедут на отмели, ходить один днем к волнорезу, где рыбаки чинят сети, его перестанут рано укладывать спать, он будет держать коробку с ракушками у себя в комнате, чтобы они были под рукой, когда он проснется. И даже отец, когда приедет, спросит:
— Ну, как ты проводишь время, старина?
Расставшись с Брайаном у ворот, он стал взбираться по лестнице со своей тяжелой ношей. Несмотря ha слабость в коленях, он чувствовал себя силачом.
Но мама не лежала на диване. В пышной розовой нижней юбке она сидела перед зеркалом в спальне и пудрила нос. Услышав его шаги, она быстро оглянулась, а затем снова перевела напряженный, озабоченный взгляд на зеркало, не видя в нем ничего, кроме своего отражения.
— О Лео, почему вы с Брайаном так задержались?
Она, видно, не замечала рыбы. Его душило возмущение.
— Смотри!
Она отложила пуховку и стряхнула с пальцев пудру. Затем подняла руки к затылку и обернулась. Наконец ее глаза остановились на рыбе, на его напряженном лице.
— Что это такое? Недурная треска. Интересно, не испортится она до завтра? Ах Лео, дорогой, что с твоей новой рубашкой! Зачем ты прижимал рыбу к себе, вся рубашка теперь в крови и чешуе. Посмотри, на кухне ли Джесси, и отдай ей рыбу… Да беги переоденься. Мы обедаем в отеле с Брайаном.
Ока распахнула дверцу шкафа и стала задумчиво разглядывать платья, которые висели там, как сброшенные змеиные кожи. Во всей ее позе чувствовалась крайняя нерешительность.
Мальчик побежал на кухню и бросил рыбу ка стол. Затем он уныло побрел на заднее крыльцо и спустился во двор. Побродив немного по двору, он втиснулся в щель между гаражом и забором.
Следом за ним туда юркнул котенок, почуявший запах рыбы, и стал тереться о его ноги.
— Пусть идет одна, я не пойду, — бормотал он. — Останусь здесь. Буду сидеть дотемна.
В глубине души у него поднимались чувства, доселе неведомые ему. Непокорность, возмущение вспыхивали в нем, словно молнии в грозовом небе. Почему мама смотрела на него так, будто ничего не видела, кроме запачканной рубашкй. Он даже не смог сказать ей, что сам поймал рыбу, которую она назвала треской. А теперь он ей никогда не скажет.
Он сам не заметил, как очутился на кухне, перед рыбой, лежащей на столе. Теперь она казалась ему меньше, чем раньше, гораздо меньше… какой-то жалкой, глаза ее потускнели, чешуя высохла и утратила блеск. Он поднял рыбу за хвост. Она была жесткая, негибкая, твердая, как деревяшка.
— Лео! — раздался мамин голос из спальни. — Куда ты делся, милый?
В глазах у него потемнело. Схватив рыбу, он снова бросился на черную лестницу, выскочил за ворота и побежал по зеленой лужайке к волнорезу. Начался прилив, вода захлестывала отмели, пенясь у берегов устья и подмывая их. Он постоял немного, плотно сжав губы, глядя на бушующий поток, окаймленный всплывшими водорослями, потом размахнулся и швырнул в него рыбу. Она шлепнулась в воду, сначала скрылась, а потом всплыла и стала болтаться на боку, устремив на него выпученный глаз.
— В чем дело, сынок? — крикнул рыбак, чинивший сети. — Испортилась?
— Испортилась, — еле выговорил он.
В горле у него стоял комок. Внутренне он весь сжался. С сухими глазами и каменным лицом он смотрел, как волна подхватила рыбу и унесла ее в море.
КОРОТЫШКА, ТОВАРИЩ ПОВАРА (Перевод В. Артемова)
Монотонное громыханье балансира и скрежет бура ни на минуту не утихали. Повар, круглоголовый крепыш с багровой жизнерадостной физиономией, стоял в дверях, поджидая гудка с вечерней смены. Кажется, пора бы. В кухне на Грубосколоченном столе приготовлен ужин: кофе, толстые куски пшеничной лепешки, миска компота из сушеных абрикосов. Повар нарезает для трубки табак и думает — когда же наконец они явятся и отпустят его на боковую.