419

Фергюсон Уилл

По пути назад отец показал Ннамди, как дорожное полотно преграждает путь воде.

— На этой стороне скапливается, на той сливается, видишь? Получилась дамба. Здесь затопит, там вода сойдет. Рыбе и лесу неполезно. — Так оно и вышло. По одну сторону дороги засохли винные пальмы, по другую в перегнойной воде задохнулась рыба.

Жестянки с пальмовым маслом прибывали по-прежнему — и росли.

Лагуна вскоре почти умерла. Рыболовы все равно ходили на берег — в основном по привычке, — на скользких от нефти отмелях подбирали редких прыгунов с раззявленными ртами. Рыбок-сироток, жабры ходят ходуном, все сырцом забиты.

Прорицатели дали маху; сколько ни танцевали,

тряся погремушками, сколько ни закатывали глаза, созерцая видения, добыча не возвращалась. Посредники богов, хоть и старались спихнуть вину на нарушенные давние уговоры, лишились почета в деревне.

— Овумо замолчали. Почему? Неужто бросили нас? Вы вообще знаете? — Ядовитые, безответные упреки.

Как-то раз на берег лагуны выбросило акулу — уже дохлую, покрытую сырцом. Сочли знаком — но что он говорит? Что шелловцы могущественнее даже акул? Что правы старейшины, нефть — «испражнение дьявола»? Когда-то иджо побережья наводили страх на мелкие народности Дельты; когда-то их звали «болотными акулами», когда-то хищный их взгляд прочесывал бухточки. А теперь что? Задыхаются в нефти-сырце. Некоторые сочли, что явление акулы — сигнал о том, что они сбились с пути. Но касаться акульего трупа никто не пожелал. Его унес отлив, но раз в несколько дней перемазанная нефтью акула возвращалась. Гнила очень долго.

Деревенский лексикон пополнился новыми словами: «нефтепровод», «контрольная замерная станция», «манифольд». Всякий разлив нефти оставлял смолистые следы на мангровых берегах, все выше и выше, попадал в притоки, и рыболовы уходили все глубже в болота. Их каноэ — из твердой древесины, которая исчезала между тем под натиском бульдозеров, — не годились для глубокой воды. Перевернувшись, они тонули, и на берег вынесло немало человеческих трупов, тоже покрытых нефтью.

Факелы пачкали облака, и те извергали дожди, от которых зудела и горела кожа, а листья пальм покрывались волдырями. Дети кашляли кровью, что ни деревенское собрание — то коллективная истерика. Деревня делилась на кланы, кланы — на крупные ибе. [29] Родственные семьи обвинялись в барышничестве, в том, что втихую заключили пакт с шелловцами. Все нефтяники — «Шелл»: ойибо и игбо, в комбинезонах любого цвета, с любыми племенными знаками на карманах — «Шеврон», «Тексако», «Мобил», «АГИП», «БП», «Экссон». «Тоталь» из Франции, «Эни» и «Сайпем» из Италии. Даже НННК, местная Нигерийская национальная нефтяная корпорация. Все они «Шелл».

29

Племя, род (иджо).

Шелловцы построили школу (без учителей), поликлинику (без врачей) и аптеку (без лекарств) — аккуратненькие домишки из шлакоблоков, под гофрированными жестяными крышами. Пожали руки старейшинам ибе, сфотографировались, а когда им указали на отсутствие учителей, врачей и лекарств, отвечали:

— Мы только строим, сотрудники — не наша забота. Обратитесь к властям штата. Или напишите правительству в Абудже.

Но город Абуджа и настоящим-то не казался — нереальная столица вдали от разливов нефти и газовых факелов. А вот «Шелл» — да. «Шелл» здесь, «Шелл» сейчас, и гнев местных разгорался.

В общем, когда фотосъемка завершилась и солдаты, пятясь, препроводили шелловцев к урчащим джипам, деревенские остались спорить.

— В поликлинике нету крыши! — орали люди представителям крупного ибе. — Скока они вам забашляли?

— Крыши нет? Это, интересно, почему? Потому что ты ее и спер.

Куда пальмовые листья с твоей хижины задевались? Как это они превратились в жесть?

— Не спер, а взял. В поликлинике никого нету. Ни сестры, ни врача. И чего эта крыша там лежит, ничего не покрывает?

— Медсестра приезжает!

— Раз в год! Если повезет. Раз в год приедет сестра из Портако, уколет нам прививку. Только вот от нефти-то не привьет. Где прививка от крови в легких? От нефти в ручье? От яда в воздухе? А они таперича строят пирс новенький, сваи бетонные. Это зачем еще? Чтоб приставали лодки побольше. Думаешь, там рыба, в лодках ихних? Лекарства? Озу энини! Так я чё тя спрошаю-то. Скока вам платят?

Все началось с саботажа по мелочи.

Песок в бензобаках, стибренные инструменты. Ответные меры последовали незамедлительно. Шелловцы отрядили солдат — те забрали инструменты, прикладами отлупили молодежь, поставили на колени. Вскоре солдат стало больше, чем рабочих. Бригады нефтяников нервничали, высадки новых смен на деревенской пристани четкие, что твоя военная операция. Местные попытались забаррикадировать причал, солдаты вызверились, подожгли дома тех, кого сочли зачинщиками, и разорили домашние запасы бананов и плодов хлебного дерева.

— Вы между молотом и наковальней, — сказал командующий офицер деревенским, которые, угрюмо кипя, наблюдали, что творят солдаты. Молот и наковальня.

— Нет, — отвечали деревенские. — Это не мы между молотом и наковальней. Это вы. — Не столько угроза, сколько констатация обстоятельства — и предупреждение.

В городе Варри толпа штурмом взяла офисный комплекс нефтяников, побила окна, заперла внутри сотрудников. А когда солдаты принялись закидывать толпу баллонами слезоточивого газа, протестанты, уже приученные к ядовитым испарениям, подбирали баллоны и швыряли обратно. В конце концов разошлись, оставив у ворот компании пустой гроб.

Однако в деревне Ннамди любые жесты были не просто символическими.

— Да и пущай солдаты, этих шелловцев замочить — плевое дело. Прям из леса — отловим по одному, а черепа ихние горой навалим, как ямс на рынке. — Так, подпитывая гнев джином, выступала молодежь. Старейшины пытались их угомонить, но эскалации не предотвратили.

Ливни выгнали бригады и вооруженную охрану из деревни; рабочие вернулись назавтра и увидели обугленные остовы бульдозеров и перевернутые джипы. Бригадир прошелся среди руин.

— Как они умудрились под дождем разжечь огонь? — шепотом изумлялся он.

Может, вмешались орумо; может, отомстил лес.

А может, загорится что угодно, если бензина не пожалеть.

И тогда вернулся Замогильный Человек. Бледно-розовое существо, которое Ннамди повстречал на опушке, без улыбки, без приглашения заявилось на деревенское собрание. Прибыл он посреди ожесточенной дискуссии о том, достаточно ли наглядно будет поймать и поджечь одного бригадира или надо облить и подпалить всю бригаду. Человек вошел в самую гущу собрания, а с ним вооруженный контингент мобильной полиции — их называли «убил-пошел». Не церемонясь, он обратился к деревенским — очень нескромно.

— Я вижу рассерженных молодых людей, — сказал он, глядя в пылающие глаза любителей джина на галерке. — У них нет перспектив. У них нет работы. Приходите. Мы вас обучим, мы вас накормим, мы будем вам платить. — Он обернулся к старейшинам ибе. — Назовите мне ваших лучших парней, и я дам им работу. Вы нам — свою молодежь, мы вам — процветание.

И так же уверенно зашагал прочь.

— Не надо нам процветания! Нам надо чистой воды! — закричал кто-то на иджо, но было поздно. Замогильный Человек уже ушел.