42-я параллель

Дос Пассос Джон

– И я тоже. Что за ужасное место! Я не провела бы там ни минуты, если бы не Папа. Он делает вид, что любит его.

– Говорят, что у Ошен-Сити великое будущее. Я имею в виду операции с недвижимостью, - сказал Джонни.

Пауза.

– А я сел в Уилмингтоне, - с улыбкой произнес Джонни.

– Какой ужасный город... Не выношу его.

– Я там родился и вырос... Может быть, поэтому, но я люблю его, возразил Джонни.

– О, я вовсе не хочу сказать, что в Уилмингтоне нет милейших людей... такие славные старые семьи... Вы знакомы с Роулинсами?

– Конечно... Но все же я не намерен всю жизнь оставаться в Уилмингтоне... Смотрите, вот так дождь.

Прошел такой ливень, что размыло водосток, и поезд прибыл в Ошен-Сити с четырехчасовым опозданием.

К этому времени они уже подружились; по дороге так гремело и сверкало, она нервничала, а он казался сильным и надежным защитником, и вагон был полон москитов, и оба они были искусаны, и оба очень проголодались. На станции было темно, хоть глаз выколи, и никаких признаков носильщика, и ему только в два приема удалось вынести все ее чемоданы, да и то они чуть не забыли ручной чемоданчик крокодиловой кожи, и ему в третий раз пришлось возвращаться в вагон, чтобы захватить его и свой собственный чемодан. Тут подоспел старый темнокожий и заявил, что он послан с фаэтоном из "Ошен-хаус". "Ведь вы тоже туда?" - сказала она. Он ответил утвердительно, и они кое-как уселись, и ног девать было некуда, столько места занимали ее чемоданы. Из-за шторма по всему городу не видно было огней. Колеса фаэтона мягко поскрипывали по глубокому слою песка, и временами рев прибоя заглушал их скрип и почмокивание кучера, покрикивавшего на лошадей. Только и было свету что от луны, то и дело тонувшей в клочковатых облаках. Дождь перестал, но в душном воздухе чувствовалось, что вот-вот разразится новый ливень.

– Без вас я совсем погибла бы в такую бурю, - сказала она; потом вдруг по-мужски протянула ему руку: - Меня зовут Стрэнг... Аннабел Мари Стрэнг... Не правда ли, забавное имя?

Он взял ее руку.

– А меня - Джон Мурхауз... Рад познакомиться, мисс Стрэнг.

Ладонь у нее была горячая и сухая. Казалось, она вжималась в его ладонь. Когда он разжал руку, ему почудилось, что она ждала более длительного рукопожатия. Она рассмеялась хрипловатым, низким смехом.

– Ну, теперь мы друг другу представлены, мистер Мурхауз, и все в порядке... А Папе это даром не пройдет. Не встретить свою единственную дочь в такую непогоду!

В темном вестибюле отеля, тускло освещенном парой закоптелых керосиновых ламп, он уголком глаза видел, как она обняла высокого седого старика, но, к тому времени как он самым размашистым почерком вывел в книге Джон У.Мурхауз и получил ключ от комнаты, они уже исчезли. Наверху в маленькой бревенчатой спальне было очень жарко. Когда он поднял раму, сквозь ржавые жалюзи донесся рев прибоя вперемежку с дробью дождя, барабанившего по крыше. Он сменил воротничок, вымылся тепловатой водой из щербатого кувшина и спустился в столовую в надежде на ужин. Не успела еще длиннозубая служанка подать ему суп, как в столовую вошла мисс Стрэнг в сопровождении высокого старика. Так как во всей комнате горела только одна лампа - на столе, за которым сидел Джонни, - они направились к нему. Он поднялся с улыбкой.

– А вот и он, Папа, - сказала она.
– Ты его должник. Он заплатил за экипаж... Мистер Моррис, познакомьтесь с моим отцом, доктором Стрэнгом... Моррис, говорили вы? Так ведь?

Джонни вспыхнул.

– Мурхауз, но это не важно... Очень рад, сэр.

Они вместе поужинали. Мисс Стрэнг не переставая жаловалась на еду и все спрашивала официантку, не может ли она достать им чего-нибудь повкуснее остывшего тушеного мяса с бобами в этих ужасающих птичьих ванночках, а доктор Стрэнг хохотал и говорил, что она слишком привередлива. Джонни решил, что не будет рта раскрывать, пока не присмотрится поближе к этим людям. Девушка все смотрела на него темными вызывающими глазами, взгляд которых его волновал; он уже строил планы, как бы ему остаться тут еще на день-другой.

Наутро он встал рано и пошел в контору компании по благоустройству и планировке Ошен-Сити, которая помещалась в только что отстроенном, свежеокрашенном и крытом дранкой доме на только что проложенной улице за бухтой. В конторе не было еще ни души, и он пошел посмотреть город. В это душное серенькое

утро коттеджи, остовы будущих магазинов и некрашеные хижины вдоль железнодорожных путей имели неприглядный, запущенный вид. То и дело он убивал у себя на шее москита. На нем был последний чистый воротничок, и его очень заботило, как бы он не загрязнился. Стоило ему ступить мимо проложенной вместо тротуара доски, как он набирал полные ботинки песка, а в щиколотку впивались острые прибрежные колючки. Придя к конторе стройки, он увидел на ступеньках плотного мужчину в белом полотняном костюме.

– Доброе утро, сэр, - сказал он.
– Не вы ли полковник Веджвуд?

Толстяк, видимо, так запыхался, что не мог вымолвить ни слова и только кивнул головой. За его воротничком у затылка торчал большой шелковый платок, а другим он обтирал пот с лица. Джонни передал ему письмо от своего патрона и стоял, дожидаясь, покуда толстяк заговорит. Тот, наморщив брови, прочитал письмо и повел Джонни в контору.

– А все астма проклятая...
– наконец едва выдохнул он между двумя свистящими всхлипами.
– Чуть только прибавлю шагу, дух захватывает. Рад видеть вас, сынок.

Джонни быстро уладил все дела по земельным участкам, продажа которых на комиссионных началах производилась совместно конторой "Хиллард и Миллер" и компанией по благоустройству и планировке Ошен-Сити, и все утро не отходил от полковника Веджвуда; голубоглазый и по-мальчишески услужливый, он внимательно слушал рассказы о Гражданской войне, о генерале Ли и о его белом коне Путешественнике и о том, какие веселые до войны устраивали пикники на Восточной отмели, сбегал в лавочку за льдом для погребца, произнес нечто вроде речи о будущем Ошен-Сити как морского курорта. "Ну разумеется, может ли похвастать их Атлантик-Сити или Кейп-Мей чем-нибудь, чего нет и у нас в Ошен?" - прохрипел на это полковник, потом Джонни отправился завтракать к полковнику, пропустив при этом поезд, которым ему следовало бы вернуться в Уилмингтон, отказался от мятного коктейля - он не пьет и не курит, - но с восхищением наблюдал, как полковник астмы ради состряпал и проглотил две изрядные порции спиртного, испробовал силу своей улыбки, голубых глаз и мальчишеской неловкости на цветной служанке полковника Мейми и часам к четырем уже смеялся вместе с полковником над губернатором Северной Каролины и губернатором Южной Каролины и согласился перейти в компанию по благоустройству и планировке Ошен-Сити на оклад в пятнадцать долларов в неделю с крохотным меблированным коттеджем в придачу. Вернувшись в отель, он написал мистеру Хилларду; в письме он давал отчет по выполненному поручению и в истраченных деньгах, приносил извинения за такой внезапный уход, но объяснял его тем, что бедственное положение семьи вынуждает его всеми средствами пробиваться в люди; потом написал матери, что остается в Ошен-Сити, и просил срочно выслать ему платье; подумал было написать мисс О'Хиггинс, но решил не делать этого. В самом деле, что прошло - прошло, и вспоминать нечего.

Поужинав, он спросил счет, замирая от страха, что у него не хватит денег расплатиться, и, выходя с полудолларом в кармане и чемоданчиком в руке, столкнулся в дверях с мисс Стрэнг. Ее сопровождал низенький смуглый мужчина в костюме белой фланели, которого она представила как мсье де ла Рошвиллэн. Он был француз, но хорошо говорил по-английски.

– Надеюсь, вы нас не покидаете?
– сказала она.

– Нет, мэм, я просто перебираюсь на берег бухты, в один из коттеджей полковника Веджвуда.

Француз, сладко улыбаясь, словно парикмахер, стоял за мисс Стрэнг, и при виде его Джонни стало не по себе.

– А, так вы знаете нашего толстяка? Он большой приятель Папы. А мне он страшно надоел: своим вечным белым конем Путешественником.

Мисс Стрэнг и француз улыбнулись одновременно, словно их связывала какая-то тайна. Француз, легко покачиваясь на каблуках, стоял рядом с ней с таким видом, словно он показывал другу какой-нибудь предмет своей обстановки. Джонни так и подмывало дать ему хорошенько туда, где белая фланель круглилась на изрядном брюшке.