42
Шрифт:
Сара вдруг замолчала.
– Научитесь писать обо всех своих обидах на песке и возьмите за правило гравировать радости на камне, – закончила она после небольшой паузы.
– Чудесная притча, Сара, – благодарно обняла подругу Рахель. – Я такой еще не слышала. И все поняла. Спасибо тебе.
Неожиданно паровоз издал два пронзительных гудка. Один короткий и второй чуть длиннее. Люди на перроне еще больше засуетились. Провожавшие начали прощаться с теми, кто уезжал. А те, кто уезжал, оглядываясь и все еще пытаясь что-то сказать на ходу, стали не спеша заходить в вагоны.
– Ну вот и все, счастливо тебе, – Сара замолчала и отвела взгляд
Девушки обнялись. Рахель, не в силах сдерживать слезы, снова расплакалась и едва заметно коснулась губами щеки Сары.
– Я напишу, – прошептала она и, подхватив тяжелый чемодан, быстро зашла в вагон.
Поезд медленно тронулся еще до того, как Рахель успела пройти к своему месту. Сара, стараясь не толкать провожавших, не торопясь шла за ним по перрону, а длинный состав неумолимо набирал ход. В какой-то момент она увидела, как Рахель, добравшись до места, прильнула к окну и стала глазами искать ее на платформе. Сара помахала подруге рукой, а потом грустно, натянуто улыбнулась. Рахель, заметив ее в толпе, улыбнулась в ответ. Она положила открытую ладонь на стекло и что-то беззвучно шептала, наклоняясь по ходу движения поезда все больше и больше. И вот вагон, все сильнее увлекаемый паровозом вперед, миновал край платформы. Удаляясь от вокзала все дальше, он постепенно начал сливаться с другими вагонами, шедшими впереди и позади него, а потом, наконец, окончательно скрылся из виду. Сара, немного постояв на перроне, еще раз с грустью помахала рукою вслед уходившему поезду, затем повернулась и не спеша направилась к выходу.
Прошло три с половиной недели. И вот, однажды утром, Сара подошла к почтовому ящику, привычно подняла его крышку и, увидев на дне белый почтовый конверт, от неожиданности радостно вскрикнула. С обеих сторон конверт был проштампован неразборчивыми печатями. На лицевой его стороне были наклеены несколько фиолетовых марок, с изображением красивой женщины в профиль в миниатюрной короне. Все марки были педантично погашены четкими круглыми оттисками. Но, самое главное, в самом низу конверта ровным, таким знакомым ей почерком, был аккуратно выведен ее адрес, и тем же почерком в самом верху был аккуратно написан адрес обратный. Сара, не помня себя от радости, бросилась к дому. Уединившись в своей комнате, она досчитала до десяти, потом аккуратно вскрыла конверт и достала оттуда хрустящий лист желтоватой бумаги, исписанный ровными, как будто вымеренными по линейке строчками.
«Дорогая Сара!
Прости, что не писала так долго. Глупо пытаться все объяснить, но ты даже не можешь себе представить, сколько дел на меня навалилось сразу же по приезде. К счастью, теперь уже все позади. Теперь свободного времени у меня будет много, и я надеюсь, что начиная с этого момента на страницах писем мы будем с тобой видеться чаще.
Первое, о чем хочу сообщить – Гронинген буквально поразил меня своей красотой. Мне кажется, что сейчас я вижу на твоем лице легкую скептическую улыбку. Милая Сара, конечно, наш с тобой Люблин безумно прекрасен и сравнивать с ним что-то другое, думаю, будет просто нелепым, но, поверь, Гронинген по-своему тоже очень хорош. Здесь нет совершенно никакой суеты. А доброжелательность и приветливость его обитателей очаровывают с первых же мгновений. Не знаю, стоит ли мечтать о том, что, когда-нибудь, я смогу показать тебе все эти чудесные места; смогу полюбоваться вместе с тобой здешней архитектурой и отправиться в небольшое путешествие по водным каналам, огибающим и пересекающим эти миниатюрные улочки во всех направлениях. Поверь, здесь необыкновенно красиво!
Нидерландский язык мне кажется невероятно сложным. Дается он трудно, и мне приходится прикладывать уйму усилий для того, чтобы в нем разобраться. Прошел почти месяц с тех пор, как я здесь, а я до сих пор уверенно понимаю на нем лишь пару десятков слов. Но тетушка постоянно настаивает на скором его изучении и каждый день объясняет мне то, как
Я познакомилась здесь с одним соседским пареньком. Его имя Мозес. Он странный, можно даже сказать, чудной. Но – добрый. И невероятно галантный. Мозес провел меня по окрестностям и просто горит желанием взять меня с собой порыбачить. Многое из того, что он говорит, мне пока непонятно. Но как забавно пытаться что-то объяснить человеку, который не знает твоего языка. И как забавно самой пытаться понять слова, которые он произносит тебе в ответ.
Айзеку я не писала ни строчки. Он тоже не пишет мне. Сара, мне кажется, что нашим с ним отношениям уже наступил конец. Не может же быть такого, что ты все так же дорога человеку, но он, при этом, не делает даже попыток с тобою связаться? Ты можешь сказать, что сама я ничем не лучше, и, должна признать, ты права. Знаешь, в какой-то момент понимаешь, что между тобой и тем, кого ты так сильно любила, возникла невидимая стена. И с каждым следующим днем эта стена становится выше и крепче. Сначала возможность ее разрушить еще существует, нужно лишь сделать шаг. Но, если вовремя этого шага не сделать, вернуть то, что было, становится все труднее. В конце концов, во всем мы привыкаем винить друг друга. Нам кажется, что бремя ответственности лежит на других плечах. Но все это вздор, отговорки. На самом деле, в итоге, мы оба остались ни с чем.
Как ты живешь? Как время проводишь? Все ли в порядке дома? Ты напиши о себе подробно. Мне все это важно знать. Сара, а помнишь, тогда, на вокзале?.. Мне показалось, что между нами возникла какая-то недосказанность. И было что-то, чего нельзя передать словами, но, вероятно, возможно сказать в письме?
Ты не молчи и не сердись, что я так долго молчала. Я помню все, что ты говорила. И обещаю впредь не заставлять тебя волноваться.
Знаешь, я никогда никому еще не писала писем. Так получилось, что первой я написала тебе. И это так волнительно для меня. Настолько необычно и важно.
Надеюсь, конечно, на твой скорый ответ.
С любовью, твоя подруга Рахель.»
Ранним апрельским утром Рахель вошла на кухню и быстрым взглядом окинула стол, на котором аккуратными горками были разложены хлеб, зелень и мытые овощи.
– Тебе помочь, тетя? – по-польски спросила она, отщипнув кусочек от свежей лепешки и украдкой положив его себе в рот.
Спокойная высокая женщина даже не обернулась и продолжала быстрыми уверенными движениями резать морковь на деревянной дощечке с помощью широкого кухонного ножа.
– Помогать мне не нужно, я прекрасно справляюсь сама, – ответила она на нидерландском и, проведя по дощечке ножом от края до края, смахнула морковь в тарелку. – Ты лучше иди к себе в комнату и прочитай его, наконец.
– Что я должна прочитать? – удивившись, перешла на нидерландский Рахель.
Она почему-то подумала, что неверно истолковала смысл услышанной фразы.
– Кстати, отщипывать от хлеба не нужно, ты можешь взять нож и отрезать себе столько, сколько захочешь, – медленно выговаривая слова, повторила женщина на нидерландском и, положив на дощечку зеленый пучок, умело и быстро прошлась по нему ножом.
– Так что я должна прочесть, тетя? – пропустив последнюю фразу мимо ушей, повторила Рахель.
– Письмо, – невозмутимо ответила женщина.
– Письмо? Какое письмо? – от волнения перейдя на польский, быстро переспросила девушка.
Женщина на миг обернулась и бросила на Рахель многозначительный строгий взгляд, не удостоив ее ответом.
– Какое письмо? От кого? – еле сдерживая волнение, послушно перешла на нидерландский Рахель.