48 минут, чтобы забыть. Фантом
Шрифт:
— Разумеется, — прямо так, в лоб, отвечает Ник, с абсолютно беспечным видом наблюдая за Артуром, нашедшим себе развлечение по душе. Туристы из Японии под его командой пытаются изобразить слово «Любовь».
— Закрывайся.
— Я не могу.
— Что значит «не могу»? — Спокойствие сменяется раздражением. — Ты совсем не слушала, когда я объяснял?
— Я слушала, но это сложнее на людях, как будто сам не знаешь. У меня не получается.
Ник снова переводит взгляд на друга. — Тогда завяжи глаза и ходи слепой до самого дома. Раз не делаешь, как
— Да иди ты к черту! Я не выдерживаю и отворачиваюсь. Но глаза все-таки закрываю, переламывая хребет собственному самолюбию, потому что как бы не было обидно, общая безопасность дороже уязвленной гордости.
— У нас какой уговор был? — не унимается Ник. Его голос шершавый, как галька, и он прочищает горло, откашливаясь в кулак. — Я учу тебя контролировать мысли, ты меня во всем слушаешь, — повторяет он.
Я демонстративно молчу, задрав подбородок и выпрямив спину. Только это не показатель превосходства, скорее защитная реакция.
Ник продолжает: — Легко собраться, когда знаешь наверняка, что никто не услышит. Другое дело, если вокруг опасность или толпа людей, среди которых может скрываться враг. Волнение подстегивает Эхо, и в этот момент его надо уметь ото всех прятать. Повернись, когда я с тобой разговариваю!
Но я не двигаюсь с места, как будто приклеилась плечом к вокзальной стене. Ненавижу собственную беспомощность. Теперь вместе с Эхом приходится гасить еще и разгорающееся раздражение. — Знала бы, что так будет, никогда не обратилась бы к тебе за помощью.
Ник отвечает резко: — Жаль, что так.
Я едва сдерживаю усмешку: — Серьезно? У нас за спиной два десятка обученных солдат, которые так и ждут, пока кто-то совершит ошибку. И отец, которому сам черт не товарищ. Я с самого первого дня из кожи вон лезу, чтобы хоть как-то соответствовать вашему уровню, но уже так устала слышать о своей никчемности, что готова послать каждого, кто еще хоть раз укажет на нее. Так что единственное, что сейчас останавливает меня от того, чтобы хорошенько тебе вмазать, — понимание, если в радиусе километра возникнет кто-то из Коракса, вспышку гнева моментально заметят. И тогда нас просто перестреляют. Только тебе, кажется, плевать, потому что все, что ты можешь сказать по этому поводу, что тебе жаль.
Судя по звуку, Ник отталкивается от стены и подходит ближе. Я вспыхиваю. То ли от злости, то ли от тяжелой ладони, которую он опускает на пояс и разворачивает к себе, чтобы мы оказались напротив.
— Два десятка обученных солдат, что так не дают тебе покоя, Джесс, запутав, отправил следом за собой на север. И если бы я услышал через Эхо хоть одну объективную причину для опасения, никогда не привел бы тебя в это место. И это не ты, а я из кожи вон лезу, чтобы оградить тебя от вещей, в которые ты ныряешь с головой, хотя не просят, ну, а если не получается, научить тому, чему не учил никого, даже Арта, и единственное, что меня смущает, — то, что ты до сих пор не понимаешь, почему. Поэтому, да. Это все, что я могу сказать по данному поводу.
В любой другой ситуации я бы не поверила собственным
— Почему? — Вопрос срывается с языка быстрее, чем я успеваю даже подумать. — Потому что считаешь немощной девчонкой и нет от меня никакого толка… потому что я заноза в заднице, как ты всегда повторял… потому что никто больше не стал бы со мной возиться?
Тягучая неопределенность повисает между нами.
— Нет.
Ник устремляет на меня задумчивый взгляд. Его глаза вместо ответа на вопрос задают десяток новых. Я замираю. А потом проговариваю:
— Тогда почему?
И он шепчет:
— Догадайся.
А потом дотрагивается до моей щеки ладонью. Настолько внезапно, что перехватывает дыхание. Сейчас мы стоим так близко, как никогда не позволяли раньше.
— Сложно со мной, да? — произносит Ник. Вопрос звучит на удивление серьезно, потому что таким голосом не шутят. От того, как переплетаются слова, приобретая новое значение, все внутри сжимается.
Я растерянно замолкаю, встречаясь с ним взглядом. Выражение его лица предельно серьёзно. Тишина звенит. Ник заводит прядь волос мне ухо, заглядывая в глаза. И когда кажется, что все так долго воздвигаемые между нами стены падают, за спиной слышатся шаги и раздается знакомый голос:
— Не отвлекаю?
Мы с Ником оборачиваемся. Я устало прикрываю глаза. Только его тут не хватало. Скрестив руки на груди в двух шагах от нас стоит Джесс. Молча переводит взгляд с брата на меня, пытаясь понять, чему помешал. А потом шагает вперед, протягивая ладонь, но Ник ее не пожимает. Теперь его лицо выражает что угодно, кроме дружелюбия. — И тебе привет, — сухо отвечает Ник.
Арт подскакивает ближе и открывает было рот, но тут же захлопывает его, поняв, что не стоит влезать с комментариями.
— Что с лицом? — опускает руку Джесс, капитулируя. — Чем недоволен снова?
Он с такой злостью сверкает в мою сторону глазами, что я делаю шаг назад, чтобы спрятаться за спиной его брата.
— Почему соврал, что отцовский дом продал? — спрашивает Ник. Джесс издает суховатый смешок. — Опять пытаешься мою жизнь контролировать? Своей нет? — продолжает он таким властным тоном, которого я от него еще ни разу не слышала.
— Все-таки полез туда?
— Разумеется.
Джесс мельком глядит на меня. В воздухе пахнет грозой. — А я гадал, почему на сообщения не отвечаешь, что за детский сад. Все вопросом задавался: в кого ты такой мудак вырос?
Ник фыркает: — В тебя, в кого ж ещё. Столько лет только и делал, что пытался стать тобой. А вот сейчас понимаю, зря, видимо.
— Слушайте, народ, — все-таки решается Кавано. — Мы вроде как опаздываем. Так что давайте убираться отсюда. Потом по-братски договорите.
Ник с Джессом так и остаются стоять, препираясь, а я чувствую облегчение, что Арт уводит меня из-под летящих копий. Когда сталкиваются братья, лучше между ними не вставать. Как только мы покидаем стеклянные стены вокзала, нас тут же окутывает утренний туман.