48 улик
Шрифт:
С полчаса помокнув в горячей воде, М. перестала всхлипывать, ее начало клонить в сон. Мама помогла ей выбраться из глубокой ванны на «курьих» ножках, бережно обтерла ее одним из своих огромных пушистых банных полотенец, заклеила пластырем кровоточащую рану на лице М., вычесала колючки и грязь из ее влажных волос, уложила, как ребенка, в свою постель, под пуховое одеяло, и велела постараться заснуть.
Все это или почти все мама сообщила папе. Что тут началось! С их дочерью-красавицей произошло такое несчастье.
Все это я знала, не спрашивайте откуда. В нашем доме ничего не происходило и не происходит без моего
Показать М. врачу? Сообщить в полицию?
Или лучше не поднимать шум, чтобы уберечь М. от позора?
В ту пору у папы был офис в Авроре, на верхнем этаже одного из принадлежавших ему зданий на Мэйн-стрит. В будние дни, а иногда и по субботам до обеда папа находился на работе. В чем конкретно заключалась его работа, мы не знали. На этот вопрос папа, загадочно потирая нос, всегда говорил: «Деньги приносят деньги в хороших руках». Он призвал одного из своих самых доверенных адвокатов, с которым близко дружил еще со времен учебы в Корнеллском университете. Втроем они – папа, мама и адвокат – во всех деталях обсудили сложившуюся ситуацию, потому что, как выразился отец, это было «дело непростое». Мама сказала, насколько она могла судить, М. пострадала, но не очень серьезно (под этим подразумевалось, что М. не была изнасилована). По словам М., злодею или кто-то помешал, или его что-то отвлекло, или он передумал, но в итоге негодяй убежал, бросив ее на тропинке, где она лежала на спине с раскинутыми в стороны руками и ногами – обмякшая, безвольная, обессиленная, наполовину голая. Ей настолько трудно было дышать, что она даже не могла позвать на помощь.
В общем, было решено не предавать случившееся огласке.
Чтобы оградить М. от нежелательного внимания. Уберечь ее от позора. В газеты – ни слова!
На этот счет папа был категоричен. Чтобы защитить их дочь. Красавицу и отличницу. Защитить честь семьи.
Во-первых – и это «главное», как объяснил адвокат, – М. «избили», но не «изнасиловали».
Понятие «изнасилование» имеет вполне определенный юридический смысл, а мужчина, напавший на М., ее не «изнасиловал» и даже не «надругался» пальцами. Во всяком случае, так утверждала мама. Тем не менее он «совершил противоправные действия» в отношении нее. А также говорил ей «ужасные вещи», «угрожал».
Но при отсутствии свидетелей будет трудно доказать, что (конкретно) он сделал. А М. не хотела, чтобы ее осматривал врач. Нервная, расстроенная, она только и твердила: «Нет, нет, нет».
М. призналась, что не видела лица нападавшего. А значит, опознать его будет невозможно. И унижение, стыд, «шепот за спиной» в школе – это все равно что пятно на одежде, несмываемое пятно, хуже, чем настоящий шрам.
Ведь М. слыла одной из популярных девочек в старшей школе Авроры. Красивая, авторитетная, староста класса, член многих клубов, будущая студентка одного из престижных университетов. Не колледжа Авроры, где училась мама и несколько ее родственников, а, может быть, Корнелла, или Вассара, или Амхерста.
М. признала, что не получила серьезных увечий. Согласилась с тем, что ей не нанесли тяжких телесных повреждений, тем самым подразумевая – не произнося страшного мерзкого слова, – что ее не изнасиловали.
Просто избили, проволокли по земле, так что она разодрала в кровь лицо и прикусила язык. Да, нападавший наговорил ей много гадостей, и за это она хотела его убить, изничтожить. Если бы только у нее был нож. Если бы у нее был нож и ей хватило бы смелости пустить его в ход.
Но самое страшное с ней не случилось. Нет.
В
Младшей сестре Дж. ничего не сказали. Ни слова!
Однако младшая сестра знала. Все.
Быть (жаждущей, ненасытной) младшей сестрой – значит знать все.
Полицию Авроры о происшествии не уведомили. К семейному доктору М. на прием не записали. Никаких сообщений о «нападении» сделано не было. Дело не завели. Город у нас маленький, и если твое имя фигурирует в полицейских протоколах, значит, прощай репутация. Адвокату не пришлось это долго объяснять папе с мамой, да и самой М. тоже. Она – девушка умная, сразу поняла.
Бывают шрамы и пострашней, чем почти невидимый лоснящийся рубец на лице, который вблизи, при определенном освещении, похож на слезинку.
Глава 25
Студенческое общество.
В Корнелле М. вступила в одну из знаменитых женских организаций университета – «Каппа Каппа Гамма».
Зачем? В ответ на этот вопрос она с улыбкой сказала, что просто хочет посмотреть, получится ли у нее. Сумеет ли она сойти за члена «Каппы».
Шрам-слезинку легко спрятать под макияжем. Все девушки из студенческого сообщества пользуются косметикой. Макияж – самый популярный способ маскировки дефектов лица.
Глава 26
Фортепиано.
После нападения в парке, которого (официально) не было, М., в ту пору ученица выпускного класса в школе, отказалась посещать уроки фортепиано. Отказалась ходить после школы каждый четверг в обращенный фасадом на парк дом из бурого песчаника, где в комнате на первом этаже, на уровне сада, ее учительница музыки давала уроки фортепиано.
(Наверное, тогда сестра и начала называть себя «М.», а не Маргарита. Для нее это превратилось в своего рода манию: как художник она свела к нулю всякие намеки на гендерные отличия в своем творчестве и приходила в ярость, если в обзорах, посвященных ее скульптурным работам, в качестве автора ее указывали как «Маргарита Фулмер», а не «М. Фулмер».)
К неудовольствию родителей, вопреки всякой логике М. отказалась продолжать занятия музыкой и с другим преподавателем, заявив, что она ненавидит звучание фортепиано, характерный едкий запах этого инструмента. Ее тошнит от самого слова «фортепиано»! Она выбросила учебники и ноты, но мама вытащила их из мусорного ведра, протерла и отдала мне.
И я, десятилетняя девочка, несколько месяцев брала уроки фортепиано, но не у наставницы М. (лучшего преподавателя музыки в городе), а у учителя средней руки из моей школы. Занималась, когда сестры не было дома, потому что М. не выносила моего треньканья. Но вскоре стало ясно, что у младшей сестры М., Дж., нет таланта – ни к игре на фортепиано, ни к музыке вообще. Она не умела «считать такты», не слышала фальши, когда брала не ту ноту – плоско, резко.
Зачастую я просто колотила кулаками по клавишам, а ведь это был «Стейнвей», некогда принадлежавший нашим далеким предкам – прапрабабушке и прапрадедушке. Инструмент был облицован шпоном из красного дерева и имел характерный запах лака, который раздражал меня, заставляя барабанить по черным клавишам (в особенности), пока некоторые из них не застревали. Я злилась, что у меня не получается играть так же, как сестра. В итоге в один прекрасный день мама неслышно подошла ко мне сзади, убрала мои руки с клавиатуры, закрыла инструмент и положила конец моим музыкальным экзерсисам, с отвращением произнеся одно слово: «Довольно».