5-я волна
Шрифт:
– Что она делает? – спрашиваю я.
Не уверен, что понял разъяснения доктора Пэм, но звучит это так, будто пришельцы каким-то образом просочились на базу Райт-Паттерсон и взломали нашу компьютерную систему. Не могу выкинуть из головы этих «инвазированных». И окровавленное лицо солдата, который ввалился в мою палатку.
«Они внутри нас».
– Это программа для картирования, – отвечает доктор Пэм, хотя на самом деле это никакой не ответ.
– Что она картирует?
Доктор Пэм выдерживает паузу, она смотрит
– Она картирует тебя. Закрой глаза и сделай глубокий вдох. Обратный отсчет. Три… два… один…
Вселенная взрывается.
Я вдруг оказываюсь там, где мне три года. Держусь за боковую стенку своей кроватки, прыгаю и ору, как будто меня убивают.
Теперь мне шесть. Размахиваю пластмассовой битой. Моей любимой битой, о которой я забыл.
Мне десять. Вечер пятницы. Играю в детской футбольной лиге, толпа на трибунах ликует.
Ролик замедляется. У меня такое ощущение, словно я тону, тону в сне о моей жизни. Ноги беспомощно дергаются в тугих ремнях. Я бегу.
Бегу.
Первый поцелуй. Ее звали Лейси. Моя учительница по алгебре в десятом классе и ее ужасный почерк. Получаю водительские права. Все на месте, никаких пробелов, моя жизнь льется из меня, пока я вливаюсь в «Страну чудес».
Вся моя жизнь.
Зеленое пятно в ночном небе.
Придерживаю доски, пока отец заколачивает ими окна в гостиной. Стрельба, звон разбитого стекла, крики. И стук молотка: бам, бам, БАМ.
Истерический шепот мамы: «Задуй свечи. Разве не слышишь? Они приближаются!»
Я в свободном падении. Конечная скорость. Мне не сбежать. Я не просто вспомню этот день, я снова его проживу.
Это преследовало меня на всем пути до палаточного городка. То, от чего я убегал, то, от чего я все еще бегу, то, что никогда меня не отпустит.
То, до чего я пытаюсь дотянуться.
«Позаботься о своей маме. Позаботься о своей сестренке».
Выбивают входную дверь. Отец навскидку стреляет в грудь первого бандита. Парень продолжает идти вперед, он наверняка под кайфом. Я вижу приставленный к лицу отца ствол дробовика. Больше я никогда не увижу его лица.
Комнату заполняют тени. Одна из них – моя мама. Потом еще тени, хриплые крики, я бегу вверх по лестнице с Сисси на руках и понимаю, что уже слишком поздно – впереди тупик.
Чья-то рука хватает меня за рубашку и дергает назад, я падаю, прикрывая Сисси своим телом, и ударяюсь головой об пол.
Потом огромные тени с извивающимися пальцами вырывают ее у меня из рук. Сисси кричит: «Бабби, Бабби, Бабби, Бабби!»
Я тянусь к ней в темноте. Мои пальцы цепляются за медальон на ее шее, и серебряная цепочка рвется.
Крик сестры внезапно обрывается, как свет в тот день, когда навсегда отключилось электричество.
Потом эти подонки принимаются за меня. Их трое, они накачались чем-то или отчаянно хотят найти, чем бы накачаться.
Молоток обрушивается. Я откатываюсь. Молоток вскользь задевает мой висок и по инерции ударяет бьющего по лодыжке. Подонок вопит от боли и падает на колени.
Я на ногах, бегу по коридору в кухню, за спиной громкий топот.
«Позаботься о своей сестренке».
В саду цепляюсь за что-то ногой, наверное, это шланг или какая-нибудь дурацкая игрушка Сисси. Падаю лицом вперед в мокрую траву. Надо мной звездное небо и светящаяся зеленая сфера. Глаз холодно взирает на меня, на того, кто сжимает в окровавленной руке медальон, на того, кто жил и не вернется назад, на того, кто сбежал.
28
Я погрузился так глубоко, что до меня уже никто не сможет дотянуться. Впервые за много недель ничего не чувствую. Даже не ощущаю себя как себя. Невозможно понять, где заканчиваюсь я и где начинается небытие.
Голос доктора проникает в окружающий мрак, я хватаюсь за него, как за спасательный трос, который вытянет меня из этой бездонной ямы.
– Все кончилось. Все хорошо. Все кончилось…
Я вырываюсь из мрака на поверхность реального мира, хватаю ртом воздух и плачу, как последний слабак.
А еще я думаю: «Нет, доктор, ты не права. Это никогда не кончится. Это будет длиться, длиться и длиться».
Лицо доктора Пэм появляется в поле зрения. Пытаюсь схватить ее, но ремень крепко держит руку.
– Черт, что это было? – спрашиваю сиплым шепотом.
Горло горит, во рту пересохло, такое ощущение, что я вешу всего пять фунтов, как будто с моего скелета содрали все мясо. А я еще думал, что хуже чумы ничего быть не может!
– Это позволит нам заглянуть в тебя, узнать, что в действительности происходит, – спокойно отвечает доктор Пэм.
Она легко прикасается к моему лбу. Этот жест напоминает мне о маме. И дальше – я по цепочке вспоминаю о том, что потерял маму в темноте, что убежал от нее в ночь, что меня вообще не должно быть здесь, в этом белом кресле с ремнями. Я должен был остаться там, с ними. Я должен был остаться и разделить их участь.
«Позаботься о своей сестренке».
– Это мой второй вопрос. – Я изо всех сил стараюсь мыслить трезво. – Что происходит?
– Они внутри нас, – отвечает доктор. – Нас атаковали изнутри, использовали для нападения инфицированный персонал, людей, которые были внедрены в наши войска.
Она дает мне пару минут на то, чтобы переварить услышанное, а сама в это время стирает холодной влажной салфеткой слезы с моего лица. Доктор Пэм делает это так по-матерински, что я готов сойти с ума, а мягкая салфетка – настоящая пытка наслаждением.