5-я волна
Шрифт:
– Воды, – отвечаю я, хотя уже не могу глотать.
– Будет тебе вода, старик.
Крис встает. Теперь я вижу только его измазанные в грязи штаны и ботинки с комками той же грязи на подошвах. Не знаю, откуда у меня уверенность, что больше Криса не увижу. Он не вернется, а если вернется, я этого не пойму. Мы не говорим «до свидания». Больше никто не говорит «до свидания». С тех пор как в небе появился зеленый глаз, это словосочетание имеет новое значение.
Дым скручивается спиралью в том месте, где только что сидел Крис, и уползает вслед за ним. Я достаю из-под одеяла
Я смотрю в сторону выхода из палатки и вижу там ее. У нее на шее медальон, который я сжимаю в руке, поэтому я понимаю, что она ненастоящая, это вирус ее мне показывает. Вирус показывает разные картинки, и те, которые я хочу увидеть, и те, которые не хочу. Маленькая девочка у входа в палатку – и то и другое.
«Бабби, почему ты меня бросил?»
Образ девочки начинает мерцать, я тру глаза, и костяшки пальцев становятся мокрыми от крови.
«Ты убежал. Бабби, почему ты убежал?»
А потом дым разрывает девочку на части, расщепляет, превращает в ничто. Я зову ее. Видеть ее больно, но не видеть еще больнее. Я сжимаю медальон с такой силой, что цепочка режет мне ладонь.
Тянусь к ней. Бегу от нее.
Тянусь. Бегу.
Снаружи палатки – дым погребальных костров. Внутри – чумной туман.
«Тебе повезло, – говорю я Сисси. – Ты ушла до того, как стало совсем паршиво».
Где-то снова стреляют. Только теперь это не спорадическая пальба отчаявшегося беженца, стреляют из серьезного оружия. Слышен визг трассирующих пуль и треск автоматных очередей.
Какие-то войска штурмуют Райт-Паттерсон.
Часть меня испытывает облегчение – после гнетущей тишины наконец-то разразилась буря. Другая часть, та, которая все еще думает, что я могу выжить, готова обмочиться от страха. Я слишком слаб, чтобы встать с койки, и слишком напуган, чтобы сделать это, даже если бы у меня хватило сил. Закрываю глаза и молюсь, чтобы мужчины и женщины в Райт-Паттерсоне уничтожили за меня одного-двух захватчиков. Но больше я хочу, чтобы они отомстили за Сисси.
Взрывы. Мощные. От них дрожит земля, и вибрация передается моему телу; они давят на виски и сжимают грудную клетку. Грохот такой, словно взрывается мир. И отчасти это так и есть.
В маленькой палатке не продохнуть от дыма, вход напоминает налитый кровью треугольный глаз, тлеющий уголь из преисподней.
«Вот оно. – Я пытаюсь найти плюс в том, что надвигается. – Все-таки меня убьет не чума. Я дотяну до момента, когда со мной расправится настоящий захватчик-инопланетянин. Это лучше, чем чума. По крайней мере быстрее».
Громкий выстрел совсем рядом, возможно через две или три палатки от моей. Я слышу, как бессвязно кричит женщина; еще один выстрел, и женщина больше не кричит. – Тишина. Еще два выстрела. Клубы дыма, красный глаз светит ярче. Теперь я слышу врага. Он идет в мою сторону, ботинки чавкают в грязи. На ощупь нахожу в груде тряпья и пластиковых бутылок рядом с кроватью револьвер. Этот револьвер
– Где твое оружие? – спросил он.
Когда я сказал, что у меня нет оружия, он был в шоке.
– Приятель, у тебя должен быть пистолет, – сказал он. – Теперь даже у детей есть оружие.
Ему было плевать, что я не попаду и в широкую стену амбара, а скорее прострелю себе ногу. Крис был ярым сторонником Второй поправки [8] .
Я жду, когда кто-нибудь появится у входа. В одной руке у меня медальон Сисси, в другой револьвер. В одной руке прошлое, в другой будущее. Так на это тоже можно посмотреть.
8
Вторая поправка к Конституции США гарантирует право граждан на хранение и ношение оружия.
А что, если притвориться трупом? Может, он (или оно) пойдет дальше. Смотрю сквозь прикрытые веки на вход в палатку.
Вот и он. Черный зрачок в красном глазу, покачиваясь, заглядывает в палатку. Он в трех или четырех футах от меня, я не могу разглядеть лицо, но хорошо слышу отрывистое дыхание. Стараюсь сам дышать помедленнее, но это бесполезно, клекот инфекции у меня в груди звучит громче взрывов. Мне не рассмотреть, во что он одет, вижу только, что брюки заправлены в высокие ботинки. Военный? Наверняка. Он держит в руках винтовку.
Я спасен. Поднимаю руку с медальоном и подаю голос. Он, спотыкаясь, делает шаг вперед. Теперь я вижу его лицо. Молодой, на год, может, на два старше меня. Его шея блестит от крови, и руки, которыми он держит винтовку, тоже. Он опускается на колено рядом с койкой и в ужасе отшатывается, когда видит мое лицо. Землистый цвет кожи, распухшие губы, провалившиеся, налитые кровью глаза – верные признаки чумы.
В отличие от моих, глаза солдата чисты и широки от страха.
– Мы не поняли! Все совсем не так! – шепчет он. – Они уже здесь, они были прямо здесь, все время, внутри нас.
В палатку заскакивают двое мужчин. Первый хватает солдата за ворот и вытаскивает из палатки. Я навожу старый револьвер, вернее, пытаюсь это сделать, потому что он выскальзывает из руки до того, как я успеваю поднять его на два дюйма над одеялом. Второй отбрасывает мой револьвер в сторону и рывком сажает меня на койке. Боль на секунду ослепляет меня. Он кричит через плечо своему приятелю, который уже нырнул обратно в палатку:
– Отсканируй его!
К моему лбу прижимают металлический диск.
– Он чист.
– И болен.
Оба в военной форме, точно такой же, как на парне, которого они выгнали из палатки.
– Как тебя зовут, приятель? – спрашивает тот, который усадил меня.
Я качаю головой. Ничего не понимаю. Рот открывается, но звуки получаются нечленораздельные.
– Он уже зомби, – говорит напарник. – Оставь его.
Тот, который усадил меня, трет подбородок и смотрит сверху вниз. Потом произносит:
– Комендант приказал найти и вернуть всех неинфицированных гражданских.