5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Шрифт:
Почему произошел сей казус? И тут дело оказалось не в «загуле». Сам отец с детства приучал сына с благоговением смотреть на Запад своими постоянными выходками против порядков московских, постоянными толками, что в других государствах иначе все делается и лучше. Желая дать сыну образование, Ордин-Нащокин-старший окружил его пленными поляками, и эти учителя постарались со своей стороны усилить в младшем Ордин — Нащокине страсть к чужеземцам, нелюбовь к своему, воспламенили его рассказами о польской «воле». В описываемое время, замечает историк, он ездил в Москву, где его стошнило, и вот, получив от государя поручение к отцу, он вместо
Обратим внимание на глагол «стошнило». Сильный глагол.
«Со времен Петра приток иностранных идей к нам совершался почти без перерыва… не прекращалась и та умственная денационализация просвещенных русских людей, которой впоследствии так возмущались славянофилы. Не все эти люди, разумеется, покидали Россию, но все чувствовали себя «вне народных потребностей», все являлись… «иностранцами» дома… Был, правда, в 20-х годах XIX столетия период, когда просвещенных людей не «тошнило» в их собственной стране, когда они твердо верили, что им скоро удастся пересоздать русскую жизнь сообразно тем идеям, которые они усвоили с Запада. Но этот период (т. е. декабристский) скоро миновал, людей александровского времени постигла тяжелая неудача, и просвещенным русским людям опять ничего не оставалось, кроме «тошноты»… (вольное цитирование по книге «Чаадаев», 1965).
Сказать «прости» всем обольщеньям жизни, Где злобствуем, и боремся, и лжем, Найти приют в неведомой отчизне За рубежом?..— ставила вопрос Ольга Чюмина в 1896 году.
Сотни и десятки сотен людей во времена Чаадаева уезжали за границу — «на воды», «в Париж», «в Рим», «за получением образования» и, наконец, просто так, «рассеяться» от надоевшей жизни в России, — все это было в порядке вещей, и никаких препятствий на этот счет официальные власти не чинили.
И вот что примечательно. Образованные русские дворяне не чувствовали себя «за границей», живя в Париже, Риме или Лондоне, ибо, попадая за рубежом в свой социальный круг, они ощущали, что узы социальные важнее, существеннее, ближе уз национальных. Да и то еще: почти во всех западноевропейских столицах было тогда свое «русское общество», свой русский «свет». Граждане России жили по «заграницам» годами, подчас лишь изредка, время от времени, наезжая, наведываясь в Россию (ну как там дома? все ли разворовано, все ли в порядке?!). Совершенное знание иностранного языка стирало психологическую и интеллектуальную отчужденность русских от местных жителей основных европейских стран. Стало быть, отъезд за границу для русского дворянства был делом обыденным, заурядным, сугубо бытовым.
По «заграницам» спокойно разъезжали Жуковский и Гоголь, Фонвизин и Вяземский, Александр Иванов и Брюллов и еще сотни других известнейших лиц и тысячи неизвестных нам.
«Не знаю, как сейчас в России относятся к «загранице», — писал в своих мемуарах Александр Бенуа, — но в моем детстве, в Петербурге и в нашем кругу заграница представлялась чем-то в высшей степени заманчивым, каким-то земным раем. О загранице мечтали стар и млад… Ездили все, и даже люди с очень скромными достатками, и даже те, кто из патриотизма готовы были все чужеземное хаять…»
Ну, а Париж был традиционно городом-мечтой для всех русских. Георгий
Но были и ужасные исключения. Не удалось побывать в Европе нашему солнцу Александру Пушкину.
Юрий Олеша всю жизнь понапрасну мечтал о том, чтобы его тень легла на камни Парижа. Михаил Булгаков заболел после того, как его не пустили во Францию. Стресс от несовершения. От невозможности воплотить желание.
Ну и каково было всем нам, жившим за давящим на психику железным занавесом? Состояние послевоенного молодого поколения очень точно отразил журналист и писатель Анатолий Макаров:
«…Наше стихийное западничество было нормальной реакцией на казенный высокопарный патриотизм (Россия — родина слонов!), на борьбу с «низкопоклонством», то есть с джазом; с мировой модой, с бытовыми названиями, простодушно признающими некое иностранное первородство данного товара, реакцией на абсолютную, трезво сознаваемую невозможность увидеть собственными глазами Эйфелеву башню, пройти по Манхэттену. На то, что «граница на замке»…
Подобно всему запретному — неосуществленному, несбыточному, Запад в нашем сознании мифологизировался, обрастал легендами, обретал характер потерянного рая, обетованной земли, исчезнувшей в океанских волнах Атлантиды. Должно быть, только в стране, отгороженной от всего света зримой и незримой колючей проволокой, могло появиться такое количество тайных англоманов и галломанов, знатоков итальянского кино и «штатского» образа жизни, включая полосатые галстуки и воротнички на пуговицах — «баттон даун». По плану Парижа, обнаруженному в дореволюционном путеводителе, я совершал умозрительные прогулки по бульварам Распай и Сен-Жермен. А по московским улицам бродил нищий гений и бывший политзэк Саша Асаркан, выучивший итальянский язык в тюремной психбольнице. Идеология тщилась воспитать в нас идиосинкразию ко всему иностранному (как вспоминает Светлана Аллилуева, именно такое чувство было органически свойственно Иосифу Виссарионовичу) и добилась прямо противоположного эффекта. Мы — городские мальчики пятидесятых — были обречены вырасти западниками…» («Общая газета», 1998, 9 июля).
И снова сделаем прыжок назад. Маркиз де Кюстин в своей знаменитой книге «Россия в 1839 году» писал: «Русские люди, когда высаживаются здесь (с кораблей Петербурга. — Ю. Б), чтобы ехать дальше в Европу, имеют вид веселый, свободный, довольный, точно вырвавшиеся лошади или птицы, которым открыли клетку; мужчины, женщины, старые и молодые — все счастливы, точно дети на каникулах. Те же люди при возвращении имеют физиономии вытянутые, кислые, вид их озабоченный. Из этой разницы я заключаю, что страна, из которой уезжают с таким удовольствием и куда возвращаются с такой грустью, едва ли хорошая страна».
Это писал француз де Кюстин. А вот что писал наш соотечественник Михаил Бакунин:
«Русский, любящий свое отечество, может ненавидеть русское государство, даже должен его ненавидеть.
Русское государство не есть русская нация, а лишь абстрактный принцип, нависший над этою нациею… Это — отовсюду изгнанный бес деспотизма, который бежал в Россию и окопался в этой стране как в своем последнем оплоте, дабы отсюда по мере возможности снова распространиться по всей Европе еще мрачнее и ужаснее, чем прежде.