58 1/2 : Записки лагерного придурка
Шрифт:
Но чаще всего литературные новинки нам не нравились:
Зато звезда над Балтикой горит:Латышка Саксе написала книгу.Вполне удался местный колорит:Читаешь — и как будто едешь в Ригу.И от своих-то воротит с души,А тут еще полезли латыши.«Ехать в Ригу»— старый эвфемизм означающий «блевать». Теперь-то его мало кто знает, а тогда помнили.
Еще один расистский выпад мы сделали, прочитав где-то интервью с «черным Шаляпиным»:
Америка не нравится цветному.Ну что же, к нам переезжать пора б!У нас бы вы запели по-иному,ПольНесколько доброжелательных строчек мы посвятили детской литературе: при этом не удержались и еще раз лягнули лубянских борцов за русские приоритеты:
В поэзии ценю отдел я детский,Один из самых мирных уголков,Где уживались по-добрососедскиМаршак, Барто, Чуковский, Михалков —Его стихи как детство дороги мне(Я говорю, конечно, не о гимне).Не взяли бы и этих за бока!Я вижу: притаился Фраерман там,А уж над ним занесена рукаС голубеньким сентиментальным кантом:Признайтесь откровенно, Фраерман —Зачем вы динго вставили в роман?Исправим дело. Вот чернила, ручка,И чтоб на вас не вешали собак,Пишите: «Дикая собака Жучка,Она же Повесть о любви». Вот такМатериал и свеж, и верно подан —Собака — наша, автор — верноподдан.Сколько куплетов получилось всего, я уже не помню. Боюсь, количество не перешло в качество.
Кончалось «Обозрение» октавой:
Но о себе. Закончив институтЯ снова начал курс десятилетки.Уроки мне на пользу не идут:Я знай пою, как канарейка в клетке.Веселые минуты есть и тут,Но до того минуты эти редки,Что с нетерпением ученикаЯ перемены жду… Пардон — звонка!Аппетит приходит во время еды. За «Обозрением» последовало продолжение «Истории государства Российского от Гостомысла и до наших дней». У графа А. К. Толстого она начиналась: «Послушайте, ребята, что вам расскажет дед», а у нас — «Послушайте, ребята, что вам расскажет внук»… Внук рассказывал и про Рыцаря Революции:
С бородкой сатанинской,С наганом на бокуВельможный пан ДзержинскийС чекою начеку.И про НЭП:
Разумного немалоСулил нам этот план.В кого она стреляла,Разбойница Каплан!..И про борьбу с оппозицией тоже было сказано:
Они хотели пленум,Они хотели съезд,Но их — под зад коленом!А многих под арест.А потом мы размахнулись на целый роман в стихах. Вообще-то нам хотелось сочинить сценарий про московского паренька, похожего на нас и по сходной причине попавшего в лагерь. Стали придумывать сюжет. Обязательно в фильме должна была петься песня, которая нравилась другу героя, лихому парню по имени Сашка Брусенцов. (Песня эта — «Эх, дороги…» нравилась и нам.) Сашка должен был бежать из лагеря, но… «выстрел грянул, ворон кружит — мой дружок в бурьяне неживой лежит» [65] .
65
Забавно, что когда много лет спустя, уже в Москве, мы сочиняли «Жили-были старик со старухой», еще не написав первой страницы, решили: в конце, на поминках старика будут петь его (и нашу) любимую песню «И снег, и ветер». Вообще-то она уже звучала в другом
В Цинциннати, где я гостил у дочки, меня разыскал односеделец Виктор Левенштейн, «Рыбец». Специально приехал из другого города, привез свои тюремные фото — анфас и в профиль. И ксерокопию портрета, нарисованного на Красной Пресне каким-то умельцем. Портрет был выполнен обгорелыми спичками на носовом платке — чтоб легче было утаить при шмоне. А фотографии попали к Рыбцу при таких обстоятельствах: выпросил у нарядчика, пообещав вернуть утром. А ночью нарядчика зарубили блатные, так что отдавать не пришлось.
По техническим причинам сценарий написан не был. Да и роман в стихах под тем же названием «Враг народа» остался неоконченным. А из того, что было написано, в памяти остались только отдельные строчки — рукопись не сохранилась.
Вот Славка — так мы его назвали в честь Батанина — попадает на Лубянку. Он еще не верит, что это всерьез, упирается, спорит со следователем:
А Славка избежал бы многих бедствийИ многих преждевременных морщин,Когда бы знал, что нет причин без следствий,Но следствие бывает без причин.На стене тюремного сортира он читает граффити — подлинные, я их уже приводил в главе «Постояльцы»:
«Не верь им, Ивка!» «Сталин — гётверан».А ниже — «Doctor Victor from Iran».Вот Славка — уже в лагере — вспоминает любимые книжки своего детства:
Теперь вы не найдете этих книгИ все о них забыли понемножку.Уже не вылетает белый бригНа вспененную волнами обложкуИ брызги не кропят со всех сторонТри слова: РОБЕРТ ЛЬЮИС СТИВЕНСОН…Потом шли картинки из жизни советской Родины:
…Да, широка страна моя родная,Но от Москвы до северных морейВсё вышки, вышки, вышки лагерей.Описывался и утренний бой кремлевских курантов:
… сигнал к разводуВеликому советскому народу.Нарядчик просыпается в КремлеИ, добродушно шевеля усами,Раскладывает карту на столе,Утыканную пестрыми флажками.То стройки коммунизма. Каждый флаг —Минлаг, Речлаг, Озёрлаг, Песчанлаг…А один отрывок мы с Миттой использовали в «Затерянном в Сибири». В фильме это выглядело так (при монтаже сценка выпала):
«Лазарет жил своей спокойной жизнью. Студент Володя (его играл Женя Миронов) читал вслух из своей тетрадки:
Да кто теперь перед законом чист?В эпоху торжества социализмаДавно сидел бы Энгельс как троцкист,А Маркс — за искажение марксизма.Мне даже говорил один з/к,Что лично видел их на ББК.Там, якобы, прославленные патлыСостригли им машинкой для лобков.— Ну что, дождались коммунизма, падлы? —Соседи попрекали стариков.По сведеньям того же очевидцаМаркс от стыда пытался удавиться.Слушателем был старик троцкист. Пожевав губами, он сказал:
— Зло. Очень зло, Володя… Но вообще-то да. Нельзя отказать.»
(К сведенью курящих: ББК — это Беломорско-Балтийский канал, запечатленный на пачке «Беломора».)
Первыми слушателями наших сочинений были другие лагерные любители изящной словесности — их нашлось не так уж мало. В ответ они читали нам свое. Застенчивый полтавчанин Володя — перевод из Есенина:
Николы нэ був я на Босфори…